Первобытное нравственное сознание. Табуитет и первобытная мораль Список использованных источников

Это случилось в те времена, когда мамонты, люди и динозавры дружно скакали по лесам, долинам и взгорьям, пытаясь съесть друг друга. Люди тогда жили собирательством и охотой. Охотились люди на мамонтов, а собирали всё, что было не приколочено за отсутствием на тот момент гвоздей. За мамонтами обычно охотились самцы людей. А собирательством занимались самки. Современная поговорка гласит: "Лох - не мамонт, лох не вымрет". Мамонты действительно лохами не были, поэтому просто так сдаваться в руки самцам не спешили. Часто самцы возвращались домой без добычи. И тогда вся община питалась тем, что удавалось собрать самкам. Самец, способный завалить мамонта, очень ценился самками, которым иногда надоедало кормить за свой счет всю общину. Сколько можно, в конце-то концов! По степи шли два самца. Община отправила их на поиски мамонта. Возвращаться в общину без мамонта не рекомендовалось. Вождь пообещал лично приготовить самцов на огне, если они не вернутся с мясом. Тот, что был пониже, звался Тых-тых. А тот, что повыше - Тох-тох. Увы, в то время. В соответствии с первобытной модой волосы у самцов были собраны в пучки. У Тых-тыха прическа была сверху обмазана белой глиной - актуального на тот момент средства для фиксации волос. Самцы уже несколько месяцев бродили по степи, но мамонта все не встречалось. Хотелось есть, но самцы, не приученные к собирательству, не знали, как добыть пищу, поэтому питались подножным кормом. За одним из холмов послышался женский смех и сильный шум. Самцы бросились на звук. Из-за холма показались две самки. Одна была пониже. Ее зеленые волосы были заплетены в косы, а на талию была привязана юбка из длинных листьев. Та, что повыше, непринужденно тащила за хвост огромного мамонта. Юбки на ней не было. Вместо этого у нее на бедрах был повязан шнурок, к которому была привязан небольшой кусок шкуры, едва закрывающей пах. Тох-тох широко распахнул глаза и открыл рот: - Ого-го! (Смотри, какие сиськи!) - Хы? (У мамонта?) - Тых-тых в недоумении поднял бровь. - Фых! Хе-хе-хе (Да нет, у девчонок) - Пры-хыр-хыр! (Нам жрать нечего, а ты все о бабах!) - Тых-тых раздражении пихнул Тох-тоха. - Хыр-прым-прым! (Да когда мы их в последний раз видели?!) - возмутился тот. Самки, видимо, услышали голоса и с беспокойством огляделись. Самцы спрятались за холмом. - Хухофыр-ху (Мы должны за ними проследить), - вполголоса проговорил Тых-тых. Самцы двинулись за самками. Те пошли в сторону лесистой части степи, а потом скрылись меж деревьями. Самцы побежали следом, тщательно прячась. Наконец, самки вышли к пещере. Судя по всему, они здесь жили. - Фур-кыр-кыр, пах-пах (Сегодня вечером попробуем к ним прокрасться и забрать мамонта), - сказал Тых-тых. На том и порешили. Самцы вернулись на стоянку и занялись своими делами. Тох-тох принес откуда-то воду в туесе из коры, снял с копья острие и начал возить им по щекам, глядя в свое отражение в воде. - Хы? (Ты что делаешь?) - с недоумением спросил Тых-тых. - Хво-хва-хва (Да неудобно к девушкам небритым идти) - Хохуху! Трыпырыры хо! (Идиот! Мы идем за мамонтом, а не за девушками!) - Тых-тых пнул Тох-тоха. - Хупых-фы (Можно совмещать), - пожал плечами Тох-тох. - Фыф-фур-фур (Я буду совмещать, когда поем), - ответил Тых-тых и отправился в очередной раз укладывать волосы белой глиной. Тох-тох наблюдал за тем, как зеленовласая самка раскладывает вокруг пещеры траву, чтобы высушить ее на солнце. Самка что-то напевала себе под нос. Тох-тох улыбнулся и двинулся к самке. Нравы в то время были просты и грубы. А в межполовых отношениях не хватало изысканности. Даже те самцы, которые искренне симпатизировали самкам, не знали, как правильно эту симпатию выразить. Поэтому Тох-тох тихо со спины подошел к самке и ущипнул ее за ягодицу. Та резко развернулась, возмущенно на него посмотрела и надавала пощечин. - Рару! - прокричала она в пещеру. - Ха? (Что случилось?) - обеспокоенно отозвались, и из пещеры появилась вторая самка, которую, видимо, и звали Рару. В руках у нее был заточенный бивень мамонта. Она подошла к Зеленовласой самке. Та начала возмущенно объяснять ситуацию, время от времени тыча пальцем то в свою ягодицу, то в Тох-тоха. - Хей-хой, Риру. Вероятно, зеленовласую самку звали Риру, потому что Рару велела ей отойти. Риру посторонилась. Рару перебросила бивень мамонта из одной руки в другую и прищурилась. Тох-тох ответил ей таким же взглядом. Рару бы точно насадила Тох-тоха на бивень, но тут откуда-то сбоку послышалось пыхтение. Рару и Риру бросились туда. Тох-тох пошел следом. Позади пещеры оказалась небольшая полянка, скрытая редкими в степи деревьями. На этой площадке лежал мамонт, которого изо всех сил за хвост тянул Тых-тых. Самки разъярились и бросились к Тых-тыха, сверкая глазами. Но Тох-тох опередил их. Он схватил Тых-тыха и побежал прочь. Самки остались готовить мамонта, а самцы вернулись в свой шалаш из веток и помета. Тых-тых в раздражении ходил перед шалашом. Уже несколько дней со стороны пещеры раздавались вкусные запахи. И уже несколько дней самцы постоянно ходили вокруг пещеры, изнывая от голода. - Хви-тых-птух! Хво-хва-тах! (Они жрут мамонта без нас! Надо что-то делать!) - раздраженно топнул ногой Тых-тых. - Хворы-ру, хва-хва (Давай подкатим к ним по-хорошему. С цветами) - предложил Тох-тох, выходя из шалаша. - Хихахо, хры! (Ты думаешь только о подкатах, а хочу жрать!) - Хры-ху-ху, пых-пых! (А я хочу не только жрать, но и просто хочу!) - Пф-фуф, паф-пох-прух! (Просто у меня работает голова, а у тебя только головка!) - Гры! - Тох-тох сжал кулаки. - Хры-хры, - скривился Тых-тых и показал такой жест, какой позже будет показывать, чтобы отправить собеседника в пешее эротическое путешествие. Можно сказать, что Тых-тых показал этот жест еще до того, как он стал мейнстримом. Но Тох-тох этого не оценил и занес кулак. В общем, самцы подрались, а потом решили разделиться. Тох-тох пошел к Риру, а Тых-тых за мясом. Первым у пещеры появился Тох-тох. Риру сидела у пещеры и мастерила новую корзину. Он подошел к ней. Риру сурово на него взглянула, но он протянул ей пучок дикорастущей ржи. Она смилостивилась и позволила Тох-тоху сесть рядом, чтобы помочь ей с корзиной. Пока Риру и Тох-тох общались, Тых-тых прошмыгнул в пещеру. Там в простейшей сковороде из глины лежало мясо. Тых-тых бросился к нему и начал торопливо запихивать в себя куски. Ведь он давно нормально не ел. А питаться подножным кормом надоело. - Гры! - рявкнули за спиной. Тых-тых подавился мясом, медленно повернул голову и увидел возвышающуюся над ним Рару с бивнем мамонта в руках. Тых-тых проглотил последний кусок и попятился. Рару начала на него наступать. Он вскочил и попробовал пробовал убежать, но Рару схватила его за шкирку и вдавила в стену пещеры. Тых-тых не знал, что делать. И вот когда Рару уже занесла над ним бивень, Тых-тых сделал то, до чего не додумался даже Тох-тох - схватил самку за грудь и пощупал. Рару замерла, выронив бивень, и покраснела, приложив руки к груди в защитном жесте. Тых-тых, хихикая, убежал из пещеры. - Риру! - позвала Рару. Та тут же прибежала. Рару повисла на ней и разрыдалась. Когда Риру убежала в пещеру, Тох-тох пошел искать Тых-тыха, внутренне раздраженный тем, что теперь проведет вечер без самки. Тых-тых обнаружился на холме у шалаша. Он почему-то был полностью красным и кусал ногти. Глаза его бегали. - Пхы-хы-хы? (Ну что, поел?) - Тох-тох сел рядом. - Хых, фыр-фыр (Нет, за сиську помацал) - Тых-тых захихикал. - Ух-ху-ху! (Ну ты и влип, братан!) - покачал головой Тох-тох. Дело в том, что по обычаям того времени, самец, облапавший самку за половые признаки, должен был взять ее в жены. Иначе община могла бы и принести самца, обесчестившего юную самку, в жертву богам. - Хы… - задумался Тых-тых. - Хы-пых, пох-пох-пох (И ладно, зато она накормит меня мамонтом) Но на самом деле, не мамонт был причиной смиренность Тых-тыха. Его рука до сих пор помнила теплую, мягкую плоть. Ощущение нежной кожи. Мысли об этом приводили в трепет. Ведь Тых-тых тоже был юным самцом. И никогда до этого самку за грудь не трогал. Несколько дней Тых-тых собирался с силами. Тох-тох, правда, намекал, что самки не особо жаждут его увидеть. Однако Тых-тых, который успел за несколько дней нафантазировать много всякого разного, только отмахнулся от него. И вот, решившись, он направился к пещере. Рару стояла у входа и точила камнем бивень - очевидно, она собиралась на охоту. На земле сидела Риру, латающая корзину для собирания ягод. Увидев Тых-тыха, Рару ахнула, выронила бивень, закрыла лицо ладонями и, рыдая, унеслась в пещеру. Риру схватила бивень и вскочила. - Фху, фхы-хы-пух! (Как ты посмел сюда явиться после того, как обесчестил мою подругу!) - Хы-хы, фур-фур-фур, (Я хочу, чтобы она была моей женщиной) - Хвам-пашарам! (Ты недостоин ее!) - Риру бросилась к Тых-тыху и занесла над ним наточенный бивень. - Хы-хы-хы, Риру! (Не надо, Риру!) - к ним подбежал Тох-тох и схватил Риру за руку. - Фе-фе, ке-хе-хе! (Он обесчестил мою подругу!) - Риру ткнула пальцем в Тых-тыха. - Не-фе-фе! (Он не хотел!) - Нё-фух! (Не верю!) Тох-тох сделал незаметный знак Тых-тыху, чтобы тот убирался поскорее, а сам продолжил успокаивать Риру. Тох-тох нашел Тых-тыха на холме, грустно смотрящего в даль. - Ы? - Тох-тох сел рядом. - Хвы-хвы (Она плакала), - вздохнул Тых-тых. - Фыр-хе-фыр, (Ты должен извиниться). - Фыр-фыр, хры-хру (Я знаю, но она не станет меня слушать), - Тых-тых вздохнул. - Хры-хро-хыр-хра. (А если не извинишься, то тем более слушать не станет) Вечером Тых-тых направился к самкам. Вход в пещеру был занавешен шкурой. За шкурой были видны блики очага. - Ры? - Тых-тых отодвинул шкуру и попытался заглянуть внутрь. Подошла Риру, выпнула его из пещеры и закрыла шкуру. Тых-тых вздохнул и сел на корточки у входа. Так просидел он до самого утра. Под утро чья-то рука высунулась из-под шкуры и кинула в спящего Тых-тыха яблоком. Тот тут же встрепенулся и повернул голову к входу в пещеру, но рука уже исчезла. Тых-тых вздохнул и захрустел яблоком. Тых-тых каждое утро приходил к пещере и сидел, наблюдая, как Рару собирается на охоту. Он снова приходил к пещере, чтобы встретить ее с охоты. Но Рару даже не смотрела на него. А Риру не упускала случая пнуть. Но Тых-тыху не было никакого дело до ее пинков - он хотел внимания только от Рару. И даже мясо мамонта не радовало Тых-тыха, хотя Тох-тох, которого кормила Риру, был готов с ним делиться. Все свободное время Тых-тых ходил по степи, ничего перед собой не видя. И плевать ему было и на мамонта, и на яблоки. Однажды, когда Риру убежала вместе с Тох-тохом собирать на ужин ягоды, грибы и рожь, Тых-тых решил проникнуть в пещеру. Рару сидела у очага на подстилке из травы и обмазывала глиной корзину. - Ы… - начал он. Но в него тут же полетело копье, корзина и бивень мамонта. - Ха-ху-гры-гру! (Что тебе здесь надо, насильник, маньяк и извращенец!) - возмутилась Рару. - Ых-ых, ху-ху! (Я хочу, чтоб ты была моей женщиной!) - Ху-ху, хы-хы! (Твоя правая рука - твоя женщина!) - огрызнулась Рару. - Пфыр, уху-ху, ха-пхру! (Я никогда не стану женщиной того, кто не может сам добыть мамонта!) - Хы, - задумался Тых-тых и вышел из пещеры под озадаченный взгляд Рару. К вечеру вернулись Риру и Тох-тох. Риру легко шагала, что-то радостно напевая. Возможно, это была свадебная песня. Тох-тох шел следом, таща на своем горбу огромную корзину. Риру и Тох-тох разместились у входа и начали сортировать принесенную еду. Вскоре появилась Рару. С мамонтом сегодня не повезло - он убежал в степь. Она устало опустилась на землю. Неожиданно послышался громкий шум, и появился Тых-тых. За собой он тащил мамонта. Рару ахнула и поднялась с земли. Тых-тых подошел к Рару, схватил ее в охапку, впился ей в губы, взвалил свою женщину на плечо и потащил ее в пещеру, волоча за собой мамонта.

Развитие инстинкта общительности у дикарей. - Двойственный характер моральных требований у диких народов - выполнение одних из них обязательно, выполнение же других только желательно. - Средства общественного воздействия на отдельного человека среди дикарей за неисполнение требований, носящих характер обязательности. - Установление обычаев и нравов (moeurs), полезных для общества. - Родовой быт и родовая справедливость. - Расслоение общества на классы и сословия и стремление отдельных групп к власти и господству над другими. - Эволюция первобытных нравственных понятий. - Необходимость изучения этой эволюции и определение главных основ этики.

Успехи естественных наук в XIX веке пробудили у современных мыслителей желание выработать новую этику на положительных началах. Установив основы философии мира, освобожденной от предположений о сверхъестественных силах, но вместе с тем величественной, поэтической и способной внушить человеку самые возвышенные побуждения, - современная наука уже не видит надобности прибегать к сверхприродным внушениям для оправдания своих идеалов нравственной красоты. Притом наука предвидит, что в недалеком будущем человеческое общество, освобожденное благодаря успехам науки от нищеты прежних веков и построенное на началах справедливости для всех и взаимной поддержки, сможет обеспечить человеку свободное проявление его умственного, технического и художественного творчества. И это предвидение открывает такие широкие нравственные возможности в будущем, что для их осуществления уже нет надобности ни во влияниях сверхприродного мира, ни в страхе наказания в загробной жизни. Требуется, следовательно, новая этика, на новых основах; выяснению необходимости этой потребности и была посвящена первая глава нашего исследования.

Пробудившись от временного застоя в конце 50-х годов XIX века, современная наука уже подготовила материалы для выработки такой новой рациональной этики. В трудах Йодля, Вундта, Паульсена и многих других мы имеем прекрасные обзоры всех прежних попыток обосновать этику на различных началах - религиозных, метафизических и естественнонаучных. И в течение всего XIX века делался ряд попыток, чтобы найти основы нравственной природы человека в разумном себялюбии и любви к человечеству (Огюст Конт и его последователи), во взаимной симпатии и умственном отождествлении себя с человечеством (Шопенгауэр), в полезности (утилитаризм Бентама и Милля) и в теории развития, т. е. эволюции (Дарвин, Спенсер и Гюйо).

Начало этой последней этике положил Дарвин. Он попытался вывести первоосновы нравственного чувства из инстинкта общительности, глубоко прирожденного всем общительным животным, а так как большинство писателей об этике оставило эту попытку без внимания, и ее замолчало большинство самих дарвинистов, то я подробно рассмотрел ее во второй главе «Нравственное Начало в Природе». На широкое распространение инстинкта общительности у громадного большинства животных всех классов и отделов я указывал уже в книге о «Взаимной помощи», во второй же главе мы видели, как самые первобытные люди ледникового и раннего послеледникового периода должны были учиться общительности и ее этике у животных, с которыми они жили тогда в тесном общении, и как действительно в самых первых своих сказках и преданиях человек передавал из поколения в поколение практические наставления, дочерпнутые им из знания жизни животных.

Первым нравственным учителем человека была, таким образом, сама природа - не та природа, которую описывали кабинетные философы, с нею не знакомые, или естествоиспытатели, изучавшие природу лишь по мертвым образцам в музеях, а та природа, среди которой жили и работали на американском материке, тогда еще слабо заселенном людьми, а также и в Африке и в Азии великие основатели описательной зоологии: Одюбон, Азара, Вид, Брем и др.; словом, та природа, которую имел в виду Дарвин, когда он дал в книге «Происхождение человека» краткий очерк зарождения нравственного чувства у людей.

Нет никакого сомнения, что инстинкт общительности, унаследованный человеком и потому глубоко укоренившийся в нем, мог только развиваться впоследствии и укрепляться, несмотря даже на тяжелую борьбу за существование; и я показал в той же работе о Взаимопомощи - опять-таки на основании трудов компетентных исследователей, насколько развита общительность у дикарей, а вместе с тем и чувство равноправия у самых первобытных представителей человеческого рода, а также как благодаря ей могли развиться человеческие общества, несмотря на всю трудность их жизни среди дикой природы.

Отсылая поэтому читателей к «Взаимной помощи», я постараюсь разобрать теперь, как развивались в обществах первобытных дикарей дальнейшие нравственные понятия и какой характер они наложили на дальнейшее развитие нравственности.

Мы ничего не знаем о жизни самых первобытных человеческих существ ледникового периода и конца третичного периода, кроме того, что они жили небольшими обществами, с трудом добывая из озер и лесов скудные средства пропитания и изготовляя для этого костяные и каменные орудия.

Но уже в такой жизни первобытный человек должен был приучаться отождествлять свое «я» с общественным «мы» и вырабатывал, таким образом, первоначальные основы нравственности. Он привыкал думать о своем роде, как о чем-то, чего он составлял только часть, и вовсе не главную часть, так как он видел, как ничтожен был бы каждый перед лицом грозной, суровой природы, если бы перестал быть частью рода. Он привыкал вследствие этого ограничивать свою волю волей других, а это составляет основное начало всякой нравственности. Действительно, мы знаем, что самые первобытные люди ледникового и раннего послеледникового, т. е. озерного периода, уже жили обществами - в пещерах, в трещинах скал или под нависшими скалами и что они сообща охотились и ловили рыбу своими первобытными орудиями, а сожительство и сотрудничество уже предполагают выработку некоторых правил общественной нравственности.

Такое «воспитание» первобытного человека продолжалось десятки тысяч лет и, таким образом, продолжал вырабатываться инстинкт общительности и он становился с течением времени сильнее всякого себялюбивого рассуждения. Человек привыкал мыслить о своем «я» не иначе как через представление о своей группе. Высокообразовательное значение такого склада мышления мы увидим впоследствии *.

* Всякое мышление, справедливо заметил Фуллье, имеет стремление становиться все более и более объективным, т. е. отрешаться от личных соображений и понемногу переходить от них к соображениям всеобщим (Foullee. Critique des Sustemes de morale contemporaine. Р., 1883. Р. 18 ). Этим путем понемногу слагается общественный идеал, т. е. представление о возможном лучшем.

Уже в животном мире мы видим, как личная воля отдельных особей сливается с волей всех. Общительные животные учатся этому уже с раннего возраста - в своих играх **, в которых обязательно подчиняться известным правилам игры: не допускается взаправду бодать рогами, взаправду кусать друг друга, даже перебивать очередь. В зрелом же возрасте поглощение личной воли волей общественной прекрасно видно во многих случаях. Приготовления птиц к перелетам с севера на юг и обратно; их «учебные» полеты по вечерам в продолжение нескольких дней перед перелетами; согласованные действия хищных зверей и птиц во время охоты; оборона всех животных, живущих стадами, от нападений хищников; переселения животных и, наконец, вся общественная жизнь пчел, ос, муравьев, термитов, почти всех голенастых птиц, попугаев, бобров, обезьян и т. д. - все это яркие примеры такого подчинения личной воли. В них ясно видно согласование воли отдельных особей с волей и намерениями целого, обратившееся уже в наследственную привычку, т. е. в инстинкт ***.

** См. об этом работу: Gross. К. Play of Animals.

*** Много фактов для суждения о зачатках этики среди общительных животных читатель найдет в прекрасных работах Эспинаса, который разобрал различные степени общительности у животных в книге «Les Sosietes animales» (Р., 1Х77), и Романэса об уме животных «Animal Intelligence» (имеются русские переводы); в книге Huber’a u Forel’a о муравьях и Бюхнера о любви у животных «Liebe und Liebes in der Thierwelt» (1879, расширенное издание 1885) .

Что в таком случае инстинкт есть зачатки права, прекрасно понял уже в 1625 году Гуго Гроций. Но нет никакого сомнения, что человек четвертичного, ледниково-озерного, периода стоял, по меньшей мере, на такой же ступени общественного развития, а по всей вероятности, даже на значительно высшем уровне. Раз существует общежитие, в нем неизбежно складываются известные формы жизни, известные обычаи и нравы, которые, будучи признаны полезными и становясь привычными путями мышления, переходят сперва в инстинктивные привычки, а потом и в правила жизни. Так складывается своя нравственность, своя этика, которую старики - хранители родовых обычаев ставят под охрану суеверий и религии, т. е., в сущности, под охрану умерших предков *.

* О значении «великой толпы» умерших предков (La grande multitude) прекрасно писал Эли Реклю (брат географа Элизэ) в небольшой, но богатой мыслями и фактами книге Les Primitifs» .

Некоторыми известными естествоиспытателями делались недавно наблюдения и опыты с целью узнать, существуют ли обдуманные нравственные понятия у собак, лошадей и других животных, живущих в близком общении с человеком, и в результате получались довольно определенные утвердительные ответы. Факты например, рассказанные Спенсером в приложении ко второму тому его «Основ Этики», особенно убедительны, и ведут они к заключениям, далеко не маловажным. Точно так же есть несколько вполне убедительных фактов в вышеупомянутой работе Романэса. Но мы не станем останавливаться на них, так как достаточно установить, что уже в обществах животных, а тем более в обществах людей в силу самих привычек общительности неизбежно вырабатываются понятия, которыми личное Я отождествляется с общественным Мы, и, по мере того как эти понятия превращаются в наследственный инстинкт, личное Я даже подчиняется общественному Мы **.

** Подробный разбор этих фактов дал Спенсер в своих «Principles of Ethics» («Основах Этики»).

Но раз мы убедились, что такое отождествление личности с обществом существовало, хотя и в малой степени, у людей, нам становится понятно, что, если оно было полезно человечеству, оно неизбежно должно было усиливаться и развиваться в человеке, обладавшем даром слова, которое вело к созданию предания; и в конце концов оно должно было привести к развитию прочного нравственного инстинкта.

Такое утверждение, впрочем, вызовет, по всей вероятности, некоторые сомнения и, вероятно, многими будет задан вопрос: «Возможно ли, чтобы из полуживотной общительности могли развиться такие высоконравственные учения, как учения Сократа, Платона, Конфуция, Будды и Христа, без вмешательства сверхприродной силы?» Вопрос, на который этика должна дать ответ. Простой ссылки на биологию, которая показывает, как из микроскопических одноклеточных организмов могли выработаться в течение десятков тысячелетий все более совершенные организмы, вплоть до высших млекопитающих и человека, было бы недостаточно. А потому этике предстоит выполнить работу, подобную той, которая была сделана Огюстом Контом и Спенсером в биологии и многими исследователями в истории права. Этика должна по крайней мере указать, как могли развиваться нравственные понятия - от общительности, свойственной высшим животным и первобытным дикарям, вплоть до высокоидеальных нравственных учений.

Правила жизни у разных современных диких племен различны. В разных климатах у племен, окруженных различными соседями, вырабатывались свои собственные нравы и обычаи. Притом самые описания этих нравов и обычаев различными путешественниками сильно отличаются друг от друга, смотря по характеру бытописателя и по общему его отношению к своим «низшим братьям». Нельзя поэтому соединять в одно целое описания всевозможных первобытных племен, как это делали некоторые начинающие антропологи, не разобрав, на какой ступени развития стоит данное племя, и не относясь критически к авторам различных описаний. Даже Спенсер в своем громадном издании антропологических данных * и даже в позднейшей своей работе «Этике» не избежал этой ошибки. Но в нее уже не впали, например, Вайц в своей «Антропологии первобытных народов» и целый ряд антропологов, вроде Моргана, Мэна, М. Ковалевского, Поста, Дарчуна и мн. др. Вообще из описаний дикарей можно пользоваться только описаниями тех путешественников и миссионеров, которые довольно долго прожили среди описываемых ими туземцев: долгое пребывание уже указывает до некоторой степени на взаимное понимание. А затем, если мы хотим знать что-нибудь о первых зачатках нравственных понятий, мы должны брать тех дикарей, которые лучше других могли сохранить черты родового быта со времен самого раннего послеледникового периода.

* Descriptive Sociology, classified and arranged by Herbert Spenser, compiled and abstracted by Davis Duncan, Richard Shapping and James Collier. 8 томов in-folio .

Племен, вполне сохранивших быт того времени, конечно, уже нет. Но больше других сохранили его дикари Крайнего Севера - алеуты, чукчи и эскимосы, до сих пор живущие в тех же физических условиях, в каких они жили в самом начале таяния громадного ледяного покрова **, а также некоторые племена крайнего юга, т. е. Патагонии и Новой Гвинеи, и маленькие остатки племен, уцелевших в некоторых горных странах, особенно в Гималаях.

** По всей вероятности, по мере таяния ледникового покрова, распространявшегося во время наибольшего своего развития в северном полушарии приблизительно до 50° северной широты, они постоянно передвигались к северу, оттесняемые разраставшимся населением более южных частей Земли (Индии, Северной Африки и т. д.), до которых не доходил ледяной покров.

Как раз о племенах далекого Севера мы имеем обстоятельные сведения от людей, живших среди них, особенно для алеутов Северной Аляски - от замечательного бытописателя миссионера Веньяминова, а для эскимосов - от экспедиций, зимовавших в Гренландии, причем описание алеутов Веньяминовым особенно поучительно.

Прежде всего следует отметить, что в алеутской этике, как и в этике других первобытных племен, есть два отдела: выполнение одних обычаев, а следовательно, и этических постановлений безусловно обязательно; выполнение же других только рекомендуется как желательное, и за их нарушение виновные подвергаются только насмешке и напоминанию. У алеутов, например, говорят, что то-то и то-то «стыдно» делать***.

*** «Записки об Уналашкинском отделе». Спб. 1840 . Извлечения из этого труда даны в Dall. Alaska . Весьма сходные замечания имеются о гренландских эскимосах, а также об австралийских дикарях - обитателях Новой Гвинеи (Миклухо-Маклая и некоторых других).

Так, например, стыдно, писал Веньяминов, бояться неизбежной смерти, стыдно просить пощады у врага; стыдно быть уличенным в воровстве; то же опрокинуться со своей лодкой в гавани; стыдно бояться выйти в море во время бури; первому ослабнуть в долгом путешествии и выказать жадность при дележе добычи (в таком случае все остальные дают жадному свою долю, чтобы его пристыдить); стыдно разболтать тайну своего рода жене; стыдно, если вышли на охоту вдвоем, не предлагать лучшую добычу товарищу; стыдно хвастаться своими поступками, тем более вымышленными, и называть другого презрительными словами. Стыдно, наконец, выпрашивать милостыню; ласкать жену в присутствии посторонних или танцевать с нею, а также лично торговаться с покупателем, так как цену за предлагаемое добро должно назначить третье лицо. Для женщины стыдно не уметь шить и танцевать и вообще не уметь делать того, что лежит на обязанности женщин; стыдно ласкать мужа или даже разговаривать с ним в присутствии посторонних *.

* Перечисляя эти основы алеутской нравственности, Веньяминов включил также «умереть, не убивши ни одного врага». Я позволил себе не включать этого, так как думаю, что тут есть недоразумение. Врагом не может быть человек из своего племени, так как Веньяминов говорит, что среди населения в 60 000 душ за 40 лет случилось только одно убийство, и за ним неизбежно должна была последовать родовая месть или же примирение по уплате виры. Врагом, которого обязательно нужно было бы убить, мог, следовательно, быть только человек из другого племени. А между тем о постоянных междуродовых распрях Веньяминов не говорит. Вероятно, он имел в виду сказать: «Умереть, не убив врага, которого следовало убить в силу родовой мести». Этого воззрения, к сожалению, держатся до сих пор защитники смертной казни по суду даже в так называемых цивилизованных обществах.

Как поддерживаются эти черты алеутской этики, Веньяминов не говорил. Но одна из экспедиций, зимовавших в Гренландии, описала, как живут эскимосы по нескольку семей вместе в одном жилье, разделенном для каждой семьи занавескою из звериных шкур. Эти дома-коридоры иногда имеют вид креста, в середине которого помещается очаг. В долгие зимние ночи женщины поют песни, и в них они нередко осмеивают тех, кто чем-нибудь провинился против обычаев благовоспитанности. Но рядом с этим существуют правила, безусловно обязательные; и на первом плане стоит, конечно, совершенная недопустимость братоубийства, т. е. убийства в среде своего племени. Одинаково недопустимо, чтобы убийство или поранение кого-нибудь из своего племени человеком из другого племени оставалось без родового отмщения.

Затем существует целый разряд поступков, настолько обязательных, что за неисполнение их на человека обрушивается презрение всего племени, и он рискует стать «изгоем», т. е. быть изгнанным из своего рода. Иначе нарушитель этих правил мог бы навлечь на все племя недовольство обиженных животных, как, например, крокодилов или медведей, о которых я говорил в предыдущей статье, или же незримых существ или духов предков, покровительствующих племени.

Так, например, Веньяминов рассказывает, что, когда он уходил откуда-то на судно, на берегу забыли взять связку вяленой рыбы, принесенной ему в подарок. Когда он вернулся в то же место через полгода, он узнал, что за время его отсутствия племя пережило сильный голод. Но подаренную ему рыбу никто, конечно, не тронул и связку принесли в сохранности. Поступить иначе значило бы навлечь всякие напасти на все племя. Точно так же Миддендорф писал, что в тундрах северной Сибири никто ничего не тронет из оставленных кем-нибудь в тундре саней, даже если бы в них имелась провизия. Известно, как постоянно голодают все жители Дальнего Севера, но воспользоваться чем бы то ни было из оставленных продуктов было бы тем, что мы называем преступлением, а такое преступление может навлечь на все племя всякие невзгоды. Личность и племя отождествляются в данном случае.

Наконец, у алеутов, как и у всех первобытных дикарей, есть еще ряд постановлений, безусловно обязательных, - священных, можно сказать. Это - все то, что касается поддержки родового быта: его деления на классы, его брачных установлений, понятий о собственности - родовой и семейной, обычаев, соблюдаемых на охоте и рыбной ловле (сообща или в одиночку), перекочевок и т. д., и, наконец, есть ряд племенных обрядов вполне религиозного характера. Тут уже имеется строгий закон, неисполнение которого навлекло бы несчастье на весь род или даже на все племя, а потому неисполнение его немыслимо и почти невозможно. Если же и случится в кои-то веки нарушение кем-нибудь такого закона, то оно наказывается как измена исключением из рода или даже смертью. Надо, впрочем, сказать, что нарушение этих установлений до того редко, что считается даже немыслимым, подобно тому как римское право считало немыслимым отцеубийство, а потому не имело даже закона для наказания такого преступления.

Вообще говоря, у всех известных нам первобытных народов выработался очень сложный уклад родовой жизни. Существует, следовательно, своя нравственность, своя этика. И во всех этих неписаных «уложениях», охраняемых преданием, появляется три главных разряда бытовых правил.

Одни из них охраняют формы, установленные для добывания средств пропитания каждого в отдельности и всего рода сообща. В них определяются основы пользования тем, что принадлежит всему роду: водами, лесами и иногда плодовыми деревьями - дикими и посаженными, охотничьими областями, а также лодками; имеются также строгие правила для охоты и перекочевок, правила для сохранения огня и т. п. *

* Сохранение огня - очень важное дело. Миклухо-Маклай писал, что у жителей Новой Гвинеи, около которых он жил, сохранилось предание о том, как страдали однажды их предки от цинги, когда они дали погаснуть огню и прожили без огня столько-то времени, пока не получили его с соседних островов.

Затем определяются личные права и личные отношения: разделение рода на отделы и система допустимых брачных отношений - опять-таки очень сложный отдел, где учреждения становятся почти религиозными. Сюда же относятся: правила воспитания юношества, иногда в особых «длинных хижинах», как это делается у дикарей Тихого океана; отношение к старикам и к новорожденным детям и, наконец, меры предупреждения острых личных столкновений, т. е. что следует делать, если с появлением отдельных семей уже становятся возможными акты насилия внутри самого рода, а также при столкновении с соседними родами, особенно в том случае, если распря приведет к войне. Здесь устанавливается ряд правил, из которых, как показал бельгийский проф. Эрнест Нис (Nys), вырабатывались впоследствии зачатки международного права. Наконец, есть третий разряд свято чтимых установлений, касающихся религиозных суеверий и обрядов, связанных с временами года, охотой, переселениями и т. д.

На все это могут дать определенные ответы старики каждого племени. Конечно, эти ответы неодинаковы у различных родов и племен, как неодинаковы и обряды; но важно то, что у каждого рода и племени, на какой бы низкой ступени развития он ни стоял, есть уже своя, чрезвычайно сложная этика, своя система нравственного и безнравственного.

Начала этой нравственности лежат, как мы видели, в чувстве общительности, стадности и в потребности взаимной поддержки, развившихся среди всех общительных животных и все далее развивавшихся в первобытных человеческих обществах. Естественно при этом, что у человека благодаря языку, который помогал развитию памяти и создавал предание, вырабатывались гораздо более сложные правила жизни, чем у животных. С появлением же религии, хотя бы и в самой грубой форме, в человеческую этику входил еще новый элемент, придававший ей некоторую стойкость, а впоследствии вносивший одухотворенность и некоторый идеализм.

Затем, по мере развития общественной жизни, все более и более должно было выступать понятие о справедливости во взаимных отношениях. Первые зачатки справедливости, в смысле равноправия, можно наблюдать уже у животных, особенно у млекопитающих, когда мать кормит несколько детенышей, или в играх многих животных, где обязательно бывает соблюдение известных правил игры. Но переход от инстинкта общительности, т. е. от простого влечения или потребности жить в кругу сродных существ, к умозаключению о необходимости справедливости во взаимных отношениях необходимо должен был совершиться в человеке ради поддержания самой общительной жизни. В самом деле, во всяком обществе желания и страсти личностей неизбежно сталкиваются с желаниями других, таких же членов общества, и эти столкновения роковым образом привели бы к нескончаемым распрям и к распадению общества, если бы в людях не развивалось одновременно (как оно развивается уже у некоторых общительных животных) понятие о равноправии всех членов общества. Из этого же понятия должно было развиться понемногу понятие о справедливости, как на это указывает само происхождение слов Aequitas, Equite, которыми выражается понятие справедливости, равенства. Недаром в древности изображали справедливость как женщину с завязанными глазами, державшую в руках весы.

Возьмем случай из жизни. Вот, например, два человека повздорили. Слово за слово, один упрекнул другого в том, что он его обидел. Другой стал доказывать, что он был прав, что он имел право сказать то, что сказал. Правда, он этим нанес другому оскорбление, но его оскорбление было ответом на нанесенное ему оскорбление, и оно было равно, равнозначаще предыдущему, отнюдь не больше.

Если такой спор довел до ссоры и дело дошло уже до драки, то и тот и другой будут доказывать, что первый удар был нанесен в ответ на тяжелое оскорбление, а затем каждый последующий удар был ответом на совершенно равный удар противника. Если же дело дошло до ран и до суда, то судьи вымеряют величину ран, и тот, кто нанес большую рану, должен будет уплатить виру, чтобы восстановить равенство обид. Так всегда делалось в продолжение многих столетий, если дело доходило до общинного суда.

В этом примере, не вымышленном, а взятом из действительной жизни, ясно видно, как понимали «справедливость» самые первобытные дикари и что более образованные народы по сию пору понимают под словами правда, справедливость, Justice, Aequitas, Equite, Rechtigkeit и т. д. Они видят в них восстановление нарушенного равноправия. Никто не должен нарушать равенство двух членов общества, а раз оно нарушено, оно должно быть восстановлено вмешательством общества. Так гласило Пятикнижие Моисея, говоря «око за око, зуб за зуб, рана за рану», но не более. Так делала римская справедливость, так до сих пор поступают все дикари, и много из этих понятий сохранилось и в современном законодательстве.

Конечно, во всяком обществе, на какой бы ступени развития оно ни стояло, всегда были и будут отдельные личности, стремящиеся воспользоваться своей силой, ловкостью, умом, смелостью, чтобы подчинить себе волю других; и некоторые из них достигают своей цели. Такие личности, конечно, встречались и у самых первобытных народов, и мы встречаем их у всех племен и народов на всех ступенях культуры. Но в противовес им также на всех ступенях развития вырабатывались обычаи, стремившиеся противодействовать развитию отдельного человека в ущерб всему обществу. Все учреждения, выработанные в разные времена в человечестве, - родовой быт, сельская община, город, республики с их вечевым строем, самоуправление приходов и областей, представительное правление и т. д. - в сущности имели целью охранять общества от своеволия таких людей и их зарождавшейся власти.

Уже у самых первобытных дикарей, как мы сейчас видели, есть ряд обычаев, выработанных с этой целью. С одной стороны, обычай устанавливает равноправие. Так, например, Дарвина поражало у патагонских дикарей, что, если кто-нибудь из белых давал что-нибудь съедобное одному из дикарей, дикарь немедленно распределял данный ему кусок поровну между всеми присутствующими. То же самое упоминается многими исследователями относительно разных первобытных племен, и то же я нашел даже в более поздних формах развития, у пастушеского народа - у бурят, живущих в более глухих местах Сибири *.

* У бурят, живущих в Саянах около Окинского караула, когда убивают барана, то весь улус без исключения приходит к огню, где готовится пиршество, и принимает участие в трапезе. То же было и у верхонеленских бурят.

Масса таких фактов имеется во всех серьезных описаниях первобытных народов **. Где бы ни изучали их, исследователи находят те же общительные нравы, тот же мирской дух, ту же готовность сдерживать своенравие для поддержания общественной жизни. И когда мы пытаемся проникнуть в жизнь человека на самых первобытных ступенях его развития, то мы находим все ту же родовую жизнь и те же союзы людей для взаимной поддержки. И мы вынуждены признать, что в общественных качествах человека лежит главная сила его прошлого развития и дальнейшего прогресса.

** Желающих ближе ознакомиться с этим предметом отсылаю к таким монументальным работам, как: Waitz Anthropologie der Naturvolker; Post. Afrikanische jurisprudenz и Die Geschleshtsgenossenschaft der Urzeit; М. Ковалевский, Первобытное право; Tableau des origins de la famille et de la propriete; Morgan. Ancient Society; Dr. H. Rink The Eskimo Tribes и множеству отдельных исследований, упоминаемых в этих трудах, а также в моем исследовании о взаимопомощи .

В XVIII веке, под впечатлением первого знакомства с дикарями Тихого океана, развилось стремление идеализировать дикарей, живших «в естественном состоянии», быть может, в противовес философии Гоббса и его последователей, изображавших первобытных людей в виде сборища диких зверей, готовых пожрать друг друга. И то и другое представление оказалось, однако, ложным, как мы знаем теперь от множества добросовестных исследователей. Первобытный человек - вовсе не идеал добродетели и вовсе не тигроподобный зверь. Но он всегда жил и поныне живет обществами, подобно тысячам других живых существ, и в этих обществах в нем выработались не только те качества общительности, которые свойственны всем общительным животным, но, благодаря языку и, следовательно, более развитому разуму, в нем еще больше развилась общительность, а с нею вместе выработались и правила общественной жизни, которые мы называем нравственностью.

В родовом быте человек научился сперва основному правилу всякой общественности: не делать другому того, чего не желаешь, чтобы делали тебе, и сдерживать разными мерами тех, которые не хотели подчиняться этому правилу. А затем в нем развилась способность отождествлять свою личную жизнь с жизнью своего рода. При изучении первобытных людей, начиная с тех, кто сохранил еще быт ледникового и раннего послеледникового (озерного) периода, вплоть до тех, у кого мы находим позднейшее развитие родового строя, нас больше всего поражает именно эта черта: отождествление человека со своим родом. Она проходит через всю историю раннего развития человечества, и сохранилась она наиболее у тех, у кого удержались первобытные формы родового быта и наиболее первобытные приспособления для борьбы с мачехой-природой, т. е. у эскимосов, алеутов, жителей Огненной Земли и у некоторых горных племен. И чем больше мы изучаем первобытного человека, тем больше мы убеждаемся, что даже в своих незначительных поступках он отождествлял и теперь отождествляет свою жизнь с жизнью своего рода.

Понятие о добре и зле вырабатывалось, таким образом, не на основе того, что представляет добро или зло для отдельного человека, а на том, что составляет добро или зло для всего рода. Эти понятия, конечно, менялись в разных местностях и в разное время, и некоторые правила, особенно такие, например, как приношение человеческих жертв для умилостивления грозных сил природы - вулкана, моря, землетрясения, - были просто нелепы.

Но раз те или другие правила были установлены родом, человек подчинялся им, как бы ни было тяжело их исполнение.

Вообще первобытный дикарь отождествлял себя со всем родом. Он становился положительно несчастлив, если совершал поступок, который мог навлечь на его род проклятие обиженного, или мщение «великой толпы» предков, или какого-нибудь племени зверей: крокодилов, медведей, тигров и т. п. «Обычное право» для дикаря - больше, чем религия для современного человека: оно составляет основу его жизни, а потому самоограничение в интересах рода, а в отдельных личностях самопожертвование с той же целью - самое обычное явление *.

* Ср.: Bastian. Der Mensch in der Geschichte. Т. 3 ; Grey journals of two Expeditions. 1841. Т. 2 и все серьезные описания жизни дикарей. О роли устрашения «проклятием» см. известный труд проф. Westermarck’a.

Одним словом, чем ближе первобытное общество к его древнейшим формам, тем строже в нем соблюдается правило «каждый за всех». И только вследствие полного незнакомства с действительной жизнью первобытных людей одни мыслители, как Гоббс, Руссо и их последователи, утверждали, что нравственность зародилась впервые из воображаемого «общественного договора, а другие объясняли ее появление внушением свыше», посетившим мифического законодателя. На деле же первоисточник нравственности лежит в общительности, свойственной всем высшим животным и тем более человеку.

К сожалению, в родовом строе правило «каждый за всех» не распространяется дальше своего рода. Род не обязан делиться пищей с другими родами. Кроме того, территория, как у некоторых млекопитающих и птиц, разделяется между различными родами, и каждый род имеет свой округ для охоты или рыбной ловли. Таким образом, в жизни человека с самых древних времен вырабатывались два рода отношений: внутри своего рода и с соседними родами, и тут создавалась почва для столкновений и войн. Правда, уже в родовом быте делались и теперь делаются попытки упорядочить взаимные отношения соседних родов. Входя в хижину, обязательно нужно оставить свое оружие при входе, и даже в случае войны двух родов обязательно соблюдать некоторые правила относительно колодцев и тропинок, по которым женщины ходят по воду. Но вообще отношения к соседям из другого рода (если с ним не вошли в федерацию) совершенно иные, чем внутри рода. И в последующем развитии человечества никакая религия не могла искоренить понятия о «чужестранце». Мало того, религии сплошь да рядом становились источниками самой свирепой вражды, еще более усиливавшейся с развитием государств. И вследствие этого создавалась двойственная этика, которая держится по сие время и приводит к таким ужасам, как последняя война .

В начале весь род представлял одну семью, и, как это доказано теперь, только постепенно в нем начали появляться отдельные семьи, причем жены в этих семьях должны были браться из другого рода.

Отдельная семья вела, однако, к разложению прежнего коммунистического строя, так как давала возможность накопления семейного богатства. Но тогда потребность общительности, выработанная при прежнем строе, стала принимать новые формы. В деревнях создавалась сельская община, а в городах - гильдии ремесленников и купцов, из которых развивались вольные средневековые города, и при помощи этих учреждений народные массы создавали новый строй жизни, в котором зарождалось новое объединение взамен родового.

С другой стороны, великое переселение народов и постоянные набеги соседних племен и народов неизбежно вели к образованию военного сословия, которое приобретало все большую силу по мере того, как мирное крестьянское и городское население все больше отвыкало от военного дела. Одновременно с этим старики - хранители родовых преданий, а также наблюдатели природы, накопившие первые зачатки знания, и блюстители религиозных обрядов стремились укрепить свою власть среди крестьянских общин и в вольных городах, составляя для этого свои тайные союзы. Впоследствии же, с возникновением государства, они объединились между собой - военная сила с церковной в общем подчинении королевской власти.

Нужно, однако, прибавить, что при всем том никогда, ни в какой период жизни человечества войны не были нормальным условием жизни. В то время как воюющие истребляли друг друга и жрецы прославляли взаимные избиения, народные массы в селах и городах продолжали жить обыденной жизнью. Они совершали свою обычную работу и в то же время стремились укрепить организации, основанные на взаимопомощи и взаимной поддержке, т. е. на их обычном праве, даже тогда, когда люди подпали впоследствии под власть духовенства и королей.

В сущности, всю историю человечества можно рассматривать как стремление, с одной стороны, к захвату власти отдельными людьми или группами с целью подчинить себе возможно широкие круги и стремление, с другой стороны, сохранить равноправие - по крайней мере среди мужчин - и противодействовать захвату власти или по крайней мере ограничивать его, другими словами, сохранять справедливость внутри рода, племени или федерации родов .

То же стремление ярко проявилось в средневековых вольных городах, особенно в первые века после освобождения этих городов от их феодальных владельцев. В сущности, вольные города были оборонительными союзами равноправных горожан против окрестных феодалов.

Но мало-помалу и в вольных городах стало совершаться расслоение населения. Сперва торговля велась всем город

Основными разновидностями социальных норм первобытного общества являются обычаи, нормы морали, религиозные нормы, табу, агрокалендари и мифология.

Обычаи – правила поведения, сложившиеся в силу многократного длительного применения, соблюдения, вошедшие в привычку, ставшей традицией.

Особенностью обычаев является то, что их никто не придумы­вает, не устанавливает, не навязывает обществу. Они возникают как результат наиболее целесообразного варианта поведения, ко­торому бессознательно следовали все члены рода, а многократная повторяемость делала такое поведение привычкой. Затем обычаи осознавались людьми как необходимые условия их жизни и пере­давались из поколения в поколение.

Обычаи поддерживались авторитетом старших (старейшин). С помощью обычаев регулировалось : производство и обмен; брачные и семейные отношения; решение общих проблем; отношения с другими родами и племенами; закреплялась общая собственность на землю, орудия труда; регулировали порядок распределения общего продукта.

Признаки первобытных обычаев:

ü Они исходили от рода и выражали его волю и интересы.

ü Они действовали в силу привычки, исполнялись добровольно, в случае необходимости их соблюдение обеспечивалось всем родом.

ü Не было различия между правами и обязанностями.

Таким образом власть и нормы поведения соответствовали уровню эк., соц., культ., дух. развития человека.

Особое значение в условиях первобытного общества имела сис­тема табу.

Табу - религиозный запрет, налагаемый на какой-либо пред­мет, действие, слово и т.п., нарушение которого будто бы неми­нуемо влечет жестокую кару (болезнь, смерть) со стороны духов и богов.

С помощью табу защищались все отношения в роде, регулировались важные стороны жизни человека (например, запрещение кровосмешения, убийства, воровства и т.д.).

Нормы первобытной морали - правила поведения, регулиро­вавшие отношения между людьми на основе первобытных пред­ставлений о добре и зле.

Нормы морали возникают значительно позже обычаев, а имен­но на том этапе развития человеческого общества, когда у людей появляется способность оценивать свои собственные поступки и поступки других людей с точки зрения добра и зла.

Религиозные нормы - правила поведения, регулировавшие от­ношения между людьми на основе их религиозных представле­ний.

Неспособность первобытных людей научно объяснить многие явления природы, бессилие перед ними привели к тому, что их стали объяснять через существование чего-то сверхъестественно­го, фантастического, божественного. Люди сами себе «придума­ли» божество (животное, гора и т.п.) и стали ему поклоняться. Особое место в их жизни начинает занимать отправление религи­озных культов, т.е. телодвижения, заклинания и т.п., имеющее целью дать видимое выражение религиозному поклонению или привлечь к их совершителям божественные силы. Обязательной частью религиозного культа того периода времени являлось жер­твоприношение богам, духам даров, заклание животных (иногда людей) на жертвенниках и в святилищах.

Агрокалендари - система правил наиболее целесообразного ведения сельскохозяйственных работ и распределения их резуль­татов.

Складывались они на основе многолетних наблюдений и касались, прежде всего, сроков выполнения тех или иных сельскохозяйст­венных операций. Для того чтобы получить приличный урожай надо знать, когда пахать, сеять, полоть, убирать урожай, как лучше его сохранить и т.п.

В формировании и поддержании обычаев большое значение имели религиозные, мистические представления первобытных людей. В них переплетались мистификация сил природы в виде могущественных духов и культа духа предков, от которых проистекали обычаи рода.

Мифология - совокупность мифов (рассказов, повествований о богах, героях, природных явлениях и т.п.), отражавших пред­ставления людей о мире, природе и человеческом бытии.

В мифах закреплялись способы изготовления орудий, сведе­ния о маршрутах кочевий, местах для стоянок, о нормах семейно - брачных отношений, половые, пищевые и возрастные запреты и целый ряд других правил поведения.

Правила поведения в первобытном обществе носили характер монорм («моно» – один), они одновременно выступали и как обычаи и как религиозные, и как моральные нормы. Дробления на различные виды социальных норм первобытное общество не знало.

Примечание:

Любопытно, что в отдельных случаях возникновение социаль­ных норм детерминировали антиалкогольные причины. Так, в от­дельных религиозных течениях (адвентисты седьмого дня) суще­ствует запрет есть зайчатину. Объясняется это следующим обра­зом. Организм зайца устроен таким образом, что в процессе пере­варивания пищи в нем выделяется большое количество алкоголя. А поскольку алкоголь употреблять запрещено, запрещено есть и зайчатину.

А вот причина возникновения другой, весьма распространен­ной в древние времена, социальной нормы. Поскольку люди ра­ботали сообща, взаимопомощь была естественным явлением, она распространялась на все стороны жизни рода или племени. В столкновении с другими родами, в защите человека рода от по­сягательства извне члены сообщества проявляли полную солидар­ность. Из этого естественного чувства самозащиты вытекало у всех без исключения народов стремление мстить за вред, нанесенный роду или отдельному его члену. Если, например, убит был член рода, его сородичи обязаны были отомстить убийце иди другому члену рода. Древние скандинавы давали клятву: «Годы превратят скорлупу устрицы в пыль, пройдет еще тысяча лет, но месть не перестанет пылать в моем сердце». При этом ни у кого не воз­никло вопроса, какой природы эта обязанность: нравственная, моральная или религиозная. Отступнику грозило всеобщее презрение, жестокое наказание и гнев богов. Напротив, жестокая месть всячески поощрялась.

Похожая информация.

Появление морали исследователи ее истории связывают с первобытно-общинным строем. Однако в их размышлениях существуют некоторые расхождения. Одни исследователи считают, что моральные нормы появились на заре этого строя, другие - на стадии его упадка. Тем не ме­нее, можно с уверенностью сказать, что мораль возникла в процессе развития первобытного об­щества из-за жизненной необходимости упорядочения коллективных, общественных отноше­ний, благодаря чему обеспечивалась выживаемость людей в условиях слабо развитых произво­дительных сил и почти полной зависимости существования человека и человеческих общностей от природных сил.

Первоначальной формой выражения нравственных принципов и норм были обычаи. Именно они, будучи способами поведения, принятыми в определенной человеческой общности в перво­бытную эпоху, являлись главными регуляторами поведения людей в отношении членов семьи, рода, племени и инородцев. В основе первобытных обычаев лежали запреты (табу) и ограниче­ния. На подчинение им было ориентировано воспитание, которое начиналось с раннего детства и заканчивалось половозрастной зрелостью. При этом подчинение обычаям было безоговороч­ным. Несоблюдение табу наказывалось. Бывало и так, что человек, осознавший греховность и виновность в нарушении первобытной нравственности, кончал жизнь самоубийством. Господ­ство обычаев в нравственных взаимоотношениях сдерживало моральный выбор и нравственное совершенствование индивида.

Принимая устойчивый нравоучительный характер, обычай приобретал силу традиции, т.е. он передавался из поколения в поколение и осуществлялся по принципам "так было всегда, так не­обходимо поступать и нам"; "так делали наши деды и отцы, будем так делать и мы".

Своеобразной формой выражения и способом межпоколенной ретрансляции нравственных норм являлись обряды. Они проявляли заложенный в обычаях нравственный смысл в символи­ческих, условных формах: театрализованных действиях, танцах, песнях, аллегориях. Ими сопро­вождались различные стороны жизнедеятельности людей: семейная, хозяйственная, обществен­ная. Многие из них оказались столь живучими, что в первозданном, языческом, виде дошли до наших времен. В классовых обществах обряды стали сопровождать официальные, государствен­ные мероприятия в виде праздничных элементов, придворных, воинских и дипломатических ри­туалов. Нравственно-воспитательную ретрансляционную функцию выполняли и различные жанры народного фольклора, в частности сказки, пословицы, поговорки, игры.

Вместе с обычаями, обрядами и традициями в первобытном обществе зарождались и утверж­дались нравственные принципы, нормы, впоследствии приобретшие общечеловеческий харак­тер. В их числе: культ предков, почитание старших, коллективизм, выражавшийся в тесном трудовом взаимодействии и взаимопомощи, патриотизм.

Во взаимоотношениях людей первобытного общества важную роль играло общественное мнение, а также воля вождя племени, главы рода и семьи. В это время, пожалуй, как никогда тор­жествовала социальная справедливость. Правда, носила она жесткий уравнительный характер. Все это давало повод многим философам, осмысливающим характер отношений при родоплеменном строе, считать его "золотым веком" в развитии человечества. Рассматривая первобыт­ные нравы с позитивной точки зрения, было бы неправильным их идеализировать. Хотя бы с той позиции, что многие нравственные нормы бытовали лишь в рамках рода, племени, семьи, но не адресовались инородцам, с которыми велась борьба за лучшие для существования природные ус­ловия и угодья. Эта борьба была жесткой и беспощадной. В первобытнообщинный период, как, впрочем, и в последующие времена, человек был не избавлен от многих присущих ему природ­ных, в том числе и животных, инстинктов (разрушения, агрессии, эгоизма ит.д.).

Минский государственный лингвистический университет

Контрольная работа

На тему «Происхождение и историческое развитие

Выполнила

студентка 211 группы 2 курса

факультета английского языка

Трухан Е.В.

ПЛАН

Введение…………………………………………………………………………..3

1. Проблема развития морали в истории этики. Основные направления становления морали……………………………………………………………..4

2. Условия формирования зачатков морали в первобытном обществе……..11

3. Формирование и развитие сословно-классовой морали. «Золотое правило» нравственности…………………………………………………..........................21

4. Проблемы нравственного становления в современном обществе…………23

Заключение……………………………………………………………………….28

Список использованной литературы…………………………………………...29

ВВЕДЕНИЕ

В современных условиях наблюдается особый интерес к этике - старейшей и вместе с тем неповторимо молодой отрасли философского знания. И это не случайно. Развитие Беларуси в направлении к демократическому правовому государству, регулирование всех ее социальных структур невозможно без утверждения нравственности.

Мораль охватывает практически все сферы поведения людей и их взаимоотношений, то даже для того, чтобы сказать о морали самое главное, необходимо написать огромное количество томов, ибо сфера морали поистине бесконечна и безгранична. На протяжении веков о морали написано неисчислимое количество трактатов, авторы которых пытались выявить в морали «самое-самое». Развиваясь, мораль претерпевала изменения, которые и становятся предметом изучения данной работы.

Цель работы – исследовать происхождение и историческое развитие морали. Для достижения поставленной цели представляется необходимым обеспечить решение следующих важнейших задач:

Изучить проблему развития морали в истории этики;

Исследовать основные направления становления морали;

Показать условия формирования зачатков морали в первобытном обществе;

Изучить, как формировалась и развивалась сословно-классовая мораль;

Раскрыть понятие «золотого правила нравственности;

Исследовать проблемы нравственного становления в современном обществе.

Методом достижения поставленных цели и задач является изучение учебной и научной литературы по теме.

В заключении будут сделаны выводы по теме.

1. Проблема развития морали в истории этики. Основные направления становления морали.

Раньше постоянно имели место споры о тех или иных этических проблемах, сейчас проблемой стала сама этика, о ней все время пишут и говорят.

Что есть нравственность? Примем, что это примерно то же, что "нравственная жизнь", а нравственная жизнь - это просто человеческая жизнь, личная и общественная, если смотреть на нее в свете нравственных правил. Нравственная жизнь становится предметом науки, научного исследования. Если мы исследуем факты нравственной жизни индуктивным методом, исходя из опыта, получится так называемая наука о морали. Она берет существующие нравственные нормы и устанавливает, что в данном обществе или в данной исторической эпохе считают или считали добром или злом. Наука о морали не определяет, что добро, а что - зло. Этим занимается этика, которая подходит к нравственной жизни не с описательной, а с нормативной точки зрения. Она определяет нормы, т.е. судит о том, что хорошо, что плохо, и суждения эти обосновывает, показывая, почему все именно так, а не иначе. Вот чем отличается описательная наука о морали и этика, наука нормативная. Однако, в обычном разговоре "наукой о морали" нередко называют этику, "этикой" - мораль. Особенно часто смешивают последние два понятия.

Традицию, начало которой положил Демокрит, лучше всего назвать натуралистической. Так согласно этому течению основа морали, то -есть, прошу прошения за тавтологию, природа морали - есть природа. По словам Аристотеля,

Демокрит принадлежал к философам, которые приняли начало всего того, о чем учили "соответственно природе, какова она в действительности есть". Добро, справедливое, прекрасное рассматриваются Демокритом как проявления естественного порядка вещей. Природа - закон всему, в ней и только в ней следует искать происхождение, основание и критерий всяких человеческих ценностей. В самом человеке, считает Демокрит, есть надежный путеводитель, позволяющий ему безошибочно отличать должное от непозволительного, добро от зла. Это способность человека испытывать наслаждение и страдание.

Тогда получается, что если ценно все то, что приносит удовольствие, то смысл жизни состоит в погоне за наслаждениями. Выходит, наиболее нравственным является тот, кто во всем угождает своим чувственным страстям. Но стремление только к приятному делает людей рабами своих вожделений. Добро здесь непременно превращается в зло. Древний философ пытаясь выйти из этого затруднительного положения провозглашает: "Отказывайся от всякого удовольствия, которое не полезно", "не всякое удовольствие должно принимать, но лишь связанное с прекрасным" .

Рациональная теория сущности морали, этики была выдвинута просветителями. Гольбах ставит себе целью обосновать "принципы естественной морали". В чем они состоят? Основой морали, говорит он, является природа человека, его потребности. Сама "природа хочет, чтобы человек трудился для своего счастья". Люди в своих действиях способны следовать только собственным интересам. Но как же они могут поступать морально? Чтобы быть добродетельным, людям вовсе не следует отрекаться от себя, стать аскетом, подавлять в себе естественные наклонности. Напротив, должно во всем следовать велениям своего естества, ибо "обязанности человека вытекают из его природы". Стремясь к счастью, человек по самой логике вещей становится добродетельным. И наоборот, "только благодаря добродетели человек может стать счастливым". В некотором роде это напоминает морализующего проповедника, обещающего людям блаженство в награду за праведность. Насколько надо идеализировать человека, чтобы сказать, что его забота о самом себе автоматически ведет к добродетели! Однако, "добродетель, - цитирует Гольбах Цицерона, - не что иное, как совершенная в себе и доведенная до своей вершины природа". Иными словами, подлинно моральное (ценность!) - это то же самое, что "естественное" в человеке. Должное вытекает из сущего.

Так и в сфере морали свобода личности целиком совпадает с внешней необходимостью, личная потребность - с общественной обязанностью. Но как же это возможно? Ведь свобода, как принято считать, состоит в возможности делать все, что заблагорассудится.

Нет, говорит Монтескье, "свобода состоит не в том, чтобы делать то, что хочется... Свобода может заключаться лишь в том, чтобы иметь возможность делать то, чего должно хотеть..." Подлинная свобода, по Гольбаху, не имеет ничего общего с "безрассудным своеволием". Суть рациональность предполагает, что все науки и виды деятельности человека составляющие творчество, включая и, например, искусство - "разумны" - они постигают сущность мира и сами понятны разуму. Иными словами, следуя этой логике рассуждения, чувства - это то же самое, что и разум, только в другом обличие.

Подобным образом дело обстояло и с моралью, этикой. Предполагалось, что они не заключают в себе ровно ничего, что не подлежит суду разума. " Мораль, - пишет Гольбах, - представляет собой науку, принципы которой могут быть обоснованы с такой же ясностью и строгой точностью, как принципы арифметики и геометрии". Если этика должна стать научной, то наука в свою очередь совпадает с этикой. По определению Гольбаха, наука есть "знание о предметах, на которых люди сосредотачивали свое внимание, чтобы распознать, полезны ли эти предметы для человеческого счастья"."...Все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него, - пишет Энгельс, излагая концепцию просветителей. - Мыслящий рассудок стал единственным мерилом всего существующего... Человеческая голова и те положения, которые она открыла посредством своего мышления, выступили с требованием, чтобы их признали основой всех человеческих действий и общественных отношений".

Имеется течение "Критики практического разума", предложенное Кантом. Нравственность, по Канту, есть продукт разума. "Чистый разум сам по себе есть практический разум и дает (людям) всеобщий закон, который мы называем нравственным законом", - пишет он в "Критике практического разума". Нравственный принцип распространяется не только на людей, но и на все конечные существа, обладающие разумом и волей; он господствует также в сфере "высшего мыслящего существа", бога. Конечные разумные существа внечеловеческого происхождения являются у Канта логическим постулатом, призванным заострить мысль о безусловной всеобщности нравственности в пределах разума. Кант критикует натуралистическую концепцию морали просветителей по трем основным пунктам. Прежде всего он считает, что стремление человека к счастью не может сделать его нравственным. Чаще всего желание благополучия, удовлетворения собственных интересов толкает людей на аморальные поступки. И тем не менее - это естественное стремление человека, от которого он просто не может отказаться. Но если так, то человек, покуда он остается естественным существом, не способен подняться до подлинной нравственности. Он может стать моральным лишь в том случае, если будет подавлять в себе природное начало, поступать вопреки ему, принуждая себя, повинуясь одному только чувству долга. Мораль, стало быть, - область противоестественного. Для возникновения обязующей силы долга в человеке, по мнению Канта, должно быть неестественное начало, которое кант не считает общественным. Выражая недоверие "естественному человеку", Кант в действительности имеет в виду "эгоиста по природе", т.е. буржуазного индивида.

А весь строй жизни и мысли этого индивида обусловлен строем общества, в котором он обитает. Если человек поступает ради интересов других людей, из чувства доброжелательности, желая оказать им благодеяние, то это еще не подлинная нравственность. Отказываясь от своего эгоизма, человек жертвует в пользу эгоизма других. Так или иначе здесь преследуется практический расчет, поступки выбираются и оцениваются с точки зрения их полезности, пригодности для чего-либо и выгоды для кого-либо. В поступках видят лишь средство для достижения какой-то иной, внеморальной цели.

Так Кант заявляет о том, что ему претит утилитарный дух буржуазного общества и его мораль трезвого расчета. Он вовсе не против того, чтобы моральные действия совершались ради человека. Но реально существующий в буржуазном обществе индивид не кажется ему достойным объектом нравственного подвижничества. Служение человеку Кант понимает как служение идеалу человека. А такого идеала он не видит в реальной жизни. Вот почему Кант приходит к выводу, что основание нравственных обязанностей вообще не следует искать "в природе человека или в тех обстоятельствах в мире, в какие он поставлен..." Во имя человека, но не для человека. Поступать морально, согласно Канту, означает оказывать уважение "не к жизни, а к чему-то совершенно другому, в сравнении и сопоставлении с чем жизнь со всеми ее удовольствиями не имеет никакого значения".

Другими словами, если моральные требования не могут основываться на законах и потребностях этого мира, они должны исходить из какого-то иного мира. Так Кант делает первый шаг к созданию потустороннего царства должного, совершенно не связанного с тем, что есть в действительности. И все-таки Кант вынужден признать законность стремления человека к счастью. Без этого стремления мораль утратит для человека всякий смысл. Просветители, стремясь доказать, что человек сам заинтересован в соблюдении требований морали, заверяли его, что добродетель есть прямой путь к личному счастью. С этим Кант уже не согласен. Сколь бы ни был добродетелен индивид, законы реальной жизни не гарантируют ему соответствующего вознаграждения. "Отчего под ношей крестной, весь в крови, влачится правый? Отчего везде бесчестный встречен почестью и славой?" - вопрошает Гейне. В действительности добродетель часто оказывается в незавидном положении, а порок остается безнаказанным и торжествует. Буржуазное общество уже не представляется Канту абсолютно справедливым.

Но тогда как же тогда можно требовать от людей исполнения веления нравственности? Человек, выполняющий свой долг, должен быть уверен, что ему воздастся. Счастье должно совпадать с добродетелью, иначе мораль несправедлива. Чтобы выйти из создавшегося затруднения, Кант снова должен допустить существование некоего иного, более разумного и абсолютно справедливого мира. Должны существовать бог, гарантирующий эту справедливость, и вечная жизнь, в которой всякий в конце концов получит по заслугам.

Наконец, Кант отвергает просветительную концепцию тождества внутренней свободы человека и внешней необходимости. Он согласен с просветителями в том, что все поступки человека в реальной жизни подчинены строгой необходимости. Что бы тот ни совершил, его действие есть следствие определенных причин. Но раз так, то мораль опять невозможна. Можно ли винить человека за проступок, если он был необходим и не мог быть иным? Очевидно нельзя. Человек оказывается морально невменяемым. И точно так же не его заслуга, если он поступил добродетельно. Когда мы одобряем или осуждаем человека за что-либо, то исходим из предположения, что он обладает свободой выбора, что в его воле поступить так или иначе. Но такая свобода совершенно исключается законами естественного мира .

Из создавшегося затруднения Кант видит только один выход:

Снова допустить существование иного мира (правда, на этот раз без бога). У него получается, что человек одновременно пребывает в двух различных мирах. Как существо природное, человек принадлежит к миру пространства и времени, причин и следствий, здесь он несвободен. Его действия можно заранее предвидеть и рассчитать с такой же точностью, как затмения солнца, и только в другом, в неестественном мире человек свободен, выбирает свои поступки и ответствен за них, его можно одобрять или осуждать. Только в этом "ином" мире человек, по Канту, является моральным существом. Тем не менее, "...Объективная реальность морального закона, - говорит Кант, - не может быть доказана никакой дедукцией и никакими усилиями теоретического, спекулятивного или эмпирически поддерживаемого разума... и все же она сама по себе несомненна". Спустя столетие идеи Канта о "регулятивных принципах" разума и "практических" основаниях нравственности были вновь извлечены из архива истории. Так если просветитель готов был самые возвышенные устремления и идеалы вывести из эгоизма частного собственника, то современный его приемник, утративший веру в то, что капиталистическое общество полностью воплощает в себе достижения всемирной культуры, мыслит совсем иначе. С одной стороны он видит мораль, диктуемую потребностями данного общества и официально санкционирующую его экономический строй, политику и юридические законы. Но, с другой стороны, перед его мысленным взором раскрывается некая более высокая мораль, осуждающая существующую несправедливость и политический прагматизм. Эта вторая нравственность кажется ему противной всякой общественной целесообразности и практическим человеческим интересам. Понятно, что такая мораль может представляться только сверхчеловеческой и внеобщественной по своему происхождению. В воображении философа возникает царство извечных и потусторонних ценностей, императивов и целей, которые человеку "суждено в мире" частично исполнять, а частично - прегрешать против них и мучиться сознанием своей вселенской вины.

Нравственность, не укладывающаяся в рамки данных социальных отношений, вполне логично вырастает до космических масштабов.

Факты нравственной жизни говорят о людях, о мире, но не о самой этике. Однако зададимся вопросом, можно ли считать этику в определенном выше значении источником морали, а если можно - то в какой степени.

Существует наука, называемая аксиологией, оперирующая философскими категориями, являющаяся наукой о ценности. Аксиология задает свойственный ей вопрос: была бы природа красивой, если бы не было человека? Обнаруживается, что ответить на этот вопрос не так-то просто. Кажется абсурдным говорить, что до появления на земле разумного существа девственная природа не была такой, какова она теперь, не заключала в себе всего того, что мы называем прекрасным. Но вместе с тем сами по себе эти пространственные соотношения, электромагнитые и воздушные колебания, т.е. все то, что мы воспринимаем как формы, цвета и звуки, не содержат в себе никакой красоты. Целиком завися от них, она есть что-то совсем иное, не сводимое к свойствам мироздания. Нечто такое, что не содержится в природе самой по себе и что не является лишь видимостью сознания.

Нечто подобное - "противоестественное" - аксиолог обнаруживает и в моральных ценностях. Допустим, совершено преступление, кража. Нравственное сознание выносит поступку вердикт: зло. Но в чем это зло заключается? Вопрос всегда был довольно каверзным для теоретиков на протяжении всей истории этики. Наиболее эмпирически и рассудочно мыслящие из них пытались свести моральное зло к чему-то непосредственно наблюдаемому, к ощутимым результатам совершенного действия. Логика их рассуждения такова. Следствием воровства явилось то, что были нарушены интересы человека, он был лишен возможности пользоваться принадлежавшим ему предметом, наслаждаться им и т.п. зло, стало быть, заключается в некотором ущербе, причиненном поступком, в страдании, тогда как добро - в полезном эффекте, приносимом действиями людей в наслаждении и счастье. В общем так (говоря с известным упрощением) понимали природу морального добра и зла в разные исторические эпохи сторонники так называемой гедонистической и эвдемонистической этики - Демокрит и Эпикур, французские материалисты XVIII века и английские утилитаристы XIX века, а также и иные современные буржуазные этики.

Но противники этой точки зрения опровергали ее посредством столь же очевидных примеров. А что если человек, незаконно приобретший предмет, получил большую пользу, чем мог извлечь из него владелец. Или если преступление было сразу же раскрыто и его пагубные последствия были предотвращены? Или, наконец, поступок только замышлялся, но не был совершен по каким-либо не зависящим от человека обстоятельствам? Ведь и в этом случае с точки зрения нравственности поступок, попытка к нему или только умысел является злом. Последствия (единственно, что может недвусмысленно установить наука, изучающая факты), таким образом, здесь ни при чем.

Источник морального значения деяний и побуждений надо искать в чем-то другом. Если полезный результат считать единственным критерием морального, то, следуя этой логике, человек должен поступать в морали как расчетливый делец или политик, ему дозволено преступать, скажем, законы честности, когда это покажется ему выгодным для тех, интересы кого он защищает.

В начале ХХ столетия один из основателей аксиологии, английский философ Джордж Мур установил наличие грубой логической ошибки в традиционных рассуждениях гедонистов и эвдемонистов. В самом деле, когда философ говорит, что добро есть то, что приводит к наслаждению или счастью, он молчаливо подразумевает, что само наслаждение или счастье является добром. Люди стремятся к ним, потому, что в них они видят то, к чему стоит, должно стремиться.

Получается, следовательно, логический круг: основание добра, определяется через добро. Эту ошибку Мур назвал "натуралистической"; она состояла в том, что ценность понималась как естественное свойство, тогда как на самом деле она была определена через должное. Ценность, заключает Мур, есть "внеестественное" качество, его нельзя вывести из всего того, что мы знаем о законах сущего.

Мы видим, что в чем-то Мур прав: моральное добро и зло не могут быть объяснены естественной наукой. Это задача науки общественной. Но Мур (и другие аксиологи) с последним не согласится.

Для него всякая наука - "естественная", даже, например, социология, поскольку она изучает то, что "есть". Добро же, с точки зрения аксиолога, - явление уникальное, относящееся к области должного, а не сущего. Отсюда, далее делаются выводы, имеющие уже явно иррационалистический смысл. Наука, дескать, бессильна что-либо сказать о природе моральной ценности, дать основание для решения нравственных проблем. Люди способны постичь смысл добра, дать моральную оценку явлениям лишь отказавшись от всего того, что они знают из опыта и науки. В оценке вступает в силу особое моральное прозрение - интуиция, непосредственное усмотрение, восприятие "самоочевидного", - не имеющее ничего общего с эмпирической достоверностью фактов и логикой умозаключений.

К моральным ценностям вполне приемлем закон "противоотносительности". Подобно тому как металл считается драгоценным лишь благодаря своей редкости и исключительным качествам, так и выше оценивается достоинство того или иного поступка, чем реже он совершается.

2. Условия формирования зачатков морали в первобытном обществе.

Первобытные люди жили небольшими обществами, с трудом добывая из озер и лесов скудные средства пропитания и изготовляя для этого костяные и каменные орудия. Но уже в такой жизни первобытный человек должен был приучаться отождествлять свое «я» с общественным «мы» и вырабатывал, таким образом, первоначальные основы нравственности. Он привыкал думать о своем роде, как о чем-то, чего он составлял только часть, и вовсе не главную часть, так как он видел, как ничтожен был бы каждый перед лицом грозной, суровой природы, если бы перестал быть частью рода. Он привыкал вследствие этого ограничивать свою волю волей других, а это составляет основное начало всякой нравственности. Действительно, мы знаем, что самые первобытные люди ледникового и раннего послеледникового, т.е. озерного периода, уже жили обществами - в пещерах, в трещинах скал или под нависшими скалами и что они сообща охотились и ловили рыбу своими первобытными орудиями, а сожительство и сотрудничество уже предполагают выработку некоторых правил общественной нравственности.

П.Е. Кропоткин отмечает, что такое «воспитание» первобытного человека продолжалось десятки тысяч лет и, таким образом, продолжал вырабатываться инстинкт общительности и он становился с течением времени сильнее всякого себялюбивого рассуждения. Человек привыкал мыслить о своем «я» не иначе как через представление о своей группе. Раз существует общежитие, в нем неизбежно складываются известные формы жизни, известные обычаи и нравы, которые, будучи признаны полезными и становясь привычными путями мышления, переходят сперва в инстинктивные привычки, а потом и в правила жизни. Так складывается своя нравственность, своя этика, которую старики - хранители родовых обычаев ставят под охрану суеверий и религии, т.е., в сущности, под охрану умерших предков .

Но раз мы убедились, что такое отождествление личности с обществом существовало, хотя и в малой степени, у людей, нам становится понятно, что, если оно было полезно человечеству, оно неизбежно должно было усиливаться и развиваться в человеке, обладавшем даром слова, которое вело к созданию предания; и в конце концов оно должно было привести к развитию прочного нравственного инстинкта.

Правила жизни у разных современных диких племен различны. В разных климатах у племен, окруженных различными соседями, вырабатывались свои собственные нравы и обычаи. Племен, вполне сохранивших быт того времени, конечно, уже нет. Но больше других сохранили его дикари Крайнего Севера - алеуты, чукчи и эскимосы, до сих пор живущие в тех же физических условиях, в каких они жили в самом начале таяния громадного ледяного покров, а также некоторые племена крайнего юга, т.е. Патагонии и Новой Гвинеи, и маленькие остатки племен, уцелевших в некоторых горных странах, особенно в Гималаях.

Как раз о племенах далекого Севера мы имеем обстоятельные сведения от людей, живших среди них, особенно для алеутов Северной Аляски - от замечательного бытописателя миссионера Веньяминова, а для эскимосов - от экспедиций, зимовавших в Гренландии, причем описание алеутов Веньяминовым особенно поучительно.

Прежде всего, следует отметить, что в алеутской этике, как и в этике других первобытных племен, есть два отдела: выполнение одних обычаев, а следовательно, и этических постановлений безусловно обязательно; выполнение же других только рекомендуется как желательное, и за их нарушение виновные подвергаются только насмешке и напоминанию. У алеутов, например, говорят, что то-то и то-то «стыдно» делать.

Так, например, стыдно, писал Веньяминов, бояться неизбежной смерти, стыдно просить пощады у врага; стыдно быть уличенным в воровстве; то же опрокинуться со своей лодкой в гавани; стыдно бояться выйти в море во время бури; первому ослабнуть в долгом путешествии и выказать жадность при дележе добычи (в таком случае все остальные дают жадному свою долю, чтобы его пристыдить); стыдно разболтать тайну своего рода жене; стыдно, если вышли на охоту вдвоем, не предлагать лучшую добычу товарищу; стыдно хвастаться своими поступками, тем более вымышленными, и называть другого презрительными словами. Стыдно, наконец, выпрашивать милостыню; ласкать жену в присутствии посторонних или танцевать с нею, а также лично торговаться с покупателем, так как цену за предлагаемое добро должно назначить третье лицо. Для женщины стыдно не уметь шить и танцевать и вообще не уметь делать того, что лежит на обязанности женщин; стыдно ласкать мужа или даже разговаривать с ним в присутствии посторонних.

Одна из экспедиций, зимовавших в Гренландии, описала, как живут эскимосы по нескольку семей вместе в одном жилье, разделенном для каждой семьи занавескою из звериных шкур. Эти дома-коридоры иногда имеют вид креста, в середине которого помещается очаг. В долгие зимние ночи женщины поют песни, и в них они нередко осмеивают тех, кто чем-нибудь провинился против обычаев благовоспитанности. Но рядом с этим существуют правила, безусловно обязательные; и на первом плане стоит, конечно, совершенная недопустимость братоубийства, т.е. убийства в среде своего племени. Одинаково недопустимо, чтобы убийство или поранение кого-нибудь из своего племени человеком из другого племени оставалось без родового отмщения.

Затем существует целый разряд поступков, настолько обязательных, что за неисполнение их на человека обрушивается презрение всего племени, и он рискует стать «изгоем», т.е. быть изгнанным из своего рода. Иначе нарушитель этих правил мог бы навлечь на все племя недовольство обиженных животных, как, например, крокодилов или медведей, о которых я говорил в предыдущей статье, или же незримых существ или духов предков, покровительствующих племени .

Так, например, Веньяминов рассказывает, что, когда он уходил откуда-то на судно, на берегу забыли взять связку вяленой рыбы, принесенной ему в подарок. Когда он вернулся в то же место через полгода, он узнал, что за время его отсутствия племя пережило сильный голод. Но подаренную ему рыбу никто, конечно, не тронул и связку принесли в сохранности. Поступить иначе значило бы навлечь всякие напасти на все племя. Точно так же Миддендорф писал, что в тундрах северной Сибири никто ничего не тронет из оставленных кем-нибудь в тундре саней, даже если бы в них имелась провизия. Известно, как постоянно голодают все жители Дальнего Севера, но воспользоваться чем бы то ни было из оставленных продуктов было бы тем, что мы называем преступлением, а такое преступление может навлечь на все племя всякие невзгоды. Личность и племя отождествляются в данном случае.

Наконец, у алеутов, как и у всех первобытных дикарей, есть еще ряд постановлений, безусловно обязательных,- священных, можно сказать. Это - все то, что касается поддержки родового быта: его деления на классы, его брачных установлений, понятий о собственности - родовой и семейной, обычаев, соблюдаемых на охоте и рыбной ловле (сообща или в одиночку), перекочевок и т. д., и, наконец, есть ряд племенных обрядов вполне религиозного характера. Тут уже имеется строгий закон, неисполнение которого навлекло бы несчастье на весь род или даже на все племя, а потому неисполнение его немыслимо и почти невозможно. Если же и случится в кои-то веки нарушение кем-нибудь такого закона, то оно наказывается как измена исключением из рода или даже смертью. Надо, впрочем, сказать, что нарушение этих установлений до того редко, что считается даже немыслимым, подобно тому как римское право считало немыслимым отцеубийство, а потому не имело даже закона для наказания такого преступления.

Вообще говоря, у всех известных нам первобытных народов выработался очень сложный уклад родовой жизни. Существует, следовательно, своя нравственность, своя этика. И во всех этих неписаных «уложениях», охраняемых преданием, появляется три главных разряда бытовых правил.

Одни из них охраняют формы, установленные для добывания средств пропитания каждого в отдельности и всего рода сообща. В них определяются основы пользования тем, что принадлежит всему роду: водами, лесами и иногда плодовыми деревьями - дикими и посаженными, охотничьими областями, а также лодками; имеются также строгие правила для охоты и перекочевок, правила для сохранения огня и т.п.

Затем определяются личные права и личные отношения: разделение рода на отделы и система допустимых брачных отношений - опять-таки очень сложный отдел, где учреждения становятся почти религиозными. Сюда же относятся: правила воспитания юношества, иногда в особых «длинных хижинах», как это делается у дикарей Тихого океана; отношение к старикам и к новорожденным детям и, наконец, меры предупреждения острых личных столкновений, т.е. что следует делать, если с появлением отдельных семей уже становятся возможными акты насилия внутри самого рода, а также при столкновении с соседними родами, особенно в том случае, если распря приведет к войне. Здесь устанавливается ряд правил, из которых, как показал бельгийский проф. Эрнест Нис, вырабатывались впоследствии зачатки международного права. Наконец, есть третий разряд свято чтимых установлений, касающихся религиозных суеверий и обрядов, связанных с временами года, охотой, переселениями и т. д.

На все это могут дать определенные ответы старики каждого племени. Конечно, эти ответы неодинаковы у различных родов и племен, как неодинаковы и обряды; но важно то, что у каждого рода и племени, на какой бы низкой ступени развития он ни стоял, есть уже своя, чрезвычайно сложная этика, своя система нравственного и безнравственного.

Начала этой нравственности лежат, как мы видели, в чувстве общительности, стадности и в потребности взаимной поддержки, развившихся среди всех общительных животных и все далее развивавшихся в первобытных человеческих обществах. Естественно при этом, что у человека благодаря языку, который помогал развитию памяти и создавал предание, вырабатывались гораздо более сложные правила жизни, чем у животных. С появлением же религии, хотя бы и в самой грубой форме, в человеческую этику входил еще новый элемент, придававший ей некоторую стойкость, а впоследствии вносивший одухотворенность и некоторый идеализм.

Затем, по мере развития общественной жизни, все более и более должно было выступать понятие о справедливости во взаимных отношениях. Первые зачатки справедливости, в смысле равноправия, можно наблюдать уже у животных, особенно у млекопитающих, когда мать кормит несколько детенышей, или в играх многих животных, где обязательно бывает соблюдение известных правил игры. Но переход от инстинкта общительности, т.е. от простого влечения или потребности жить в кругу сродных существ, к умозаключению о необходимости справедливости во взаимных отношениях необходимо должен был совершиться в человеке ради поддержания самой общительной жизни. В самом деле, во всяком обществе желания и страсти личностей неизбежно сталкиваются с желаниями других, таких же членов общества, и эти столкновения роковым образом привели бы к нескончаемым распрям и к распадению общества, если бы в людях не развивалось одновременно (как оно развивается уже у некоторых общительных животных) понятие о равноправии всех членов общества. Из этого же понятия должно было развиться понемногу понятие о справедливости, как на это указывает само происхождение слов Aequitas, Equite , которыми выражается понятие справедливости, равенства. Недаром в древности изображали справедливость как женщину с завязанными глазами, державшую в руках весы.

Возьмем случай из жизни. Вот, например, два человека повздорили. Слово за слово, один упрекнул другого в том, что он его обидел. Другой стал доказывать, что он был прав, что он имел право сказать то, что сказал. Правда, он этим нанес другому оскорбление, но его оскорбление было ответом на нанесенное ему оскорбление, и оно было равно, равнозначаще предыдущему, отнюдь не больше.

Если такой спор довел до ссоры и дело дошло уже до драки, то и тот и другой будут доказывать, что первый удар был нанесен в ответ на тяжелое оскорбление, а затем каждый последующий удар был ответом на совершенно равный удар противника. Если же дело дошло до ран и до суда, то судьи вымеряют величину ран, и тот, кто нанес большую рану, должен будет уплатить виру, чтобы восстановить равенство обид. Так всегда делалось в продолжение многих столетий, если дело доходило до общинного суда.

В этом примере, не вымышленном, а взятом из действительной жизни, ясно видно, как понимали «справедливость» самые первобытные дикари и что более образованные народы по сию пору понимают под словами правда, справедливость, Justice , Aequitas , Equite , Rechtigkeit и т. д. Они видят в них восстановление нарушенного равноправия. Никто не должен нарушать равенство двух членов общества, а раз оно нарушено, оно должно быть восстановлено вмешательством общества. Так гласило Пятикнижие Моисея, говоря «око за око, зуб за зуб, рана за рану», но не более. Так делала римская справедливость, так до сих пор поступают все дикари, и много из этих понятий сохранилось и в современном законодательстве.

Конечно, во всяком обществе, на какой бы ступени развития оно ни стояло, всегда были и будут отдельные личности, стремящиеся воспользоваться своей силой, ловкостью, умом, смелостью, чтобы подчинить себе волю других; и некоторые из них достигают своей цели. Такие личности, конечно, встречались и у самых первобытных народов, и мы встречаем их у всех племен и народов на всех ступенях культуры. Но в противовес им также на всех ступенях развития вырабатывались обычаи, стремившиеся противодействовать развитию отдельного человека в ущерб всему обществу. Все учреждения, выработанные в разные времена в человечестве,- родовой быт, сельская община, город, республики с их вечевым строем, самоуправление приходов и областей, представительное правление и т.д. - в сущности имели целью охранять общества от своеволия таких людей и их зарождавшейся власти.

Уже у самых первобытных дикарей, как мы сейчас видели, есть ряд обычаев, выработанных с этой целью. С одной стороны, обычай устанавливает равноправие. Так, например, Дарвина поражало у патагонских дикарей, что, если кто-нибудь из белых давал что-нибудь съедобное одному из дикарей, дикарь немедленно распределял данный ему кусок поровну между всеми присутствующими. То же самое упоминается многими исследователями относительно разных первобытных племен, и то же я нашел даже в более поздних формах развития, у пастушеского народа - у бурят, живущих в более глухих местах Сибири .

Масса таких фактов имеется во всех серьезных описаниях первобытных народов. Где бы ни изучали их, исследователи находят те же общительные нравы, тот же мирской дух, ту же готовность сдерживать своенравие для поддержания общественной жизни. И когда мы пытаемся проникнуть в жизнь человека на самых первобытных ступенях его развития, то мы находим все ту же родовую жизнь и те же союзы людей для взаимной поддержки. И мы вынуждены признать, что в общественных качествах человека лежит главная сила его прошлого развития и дальнейшего прогресса.

Первобытный человек - вовсе не идеал добродетели и вовсе не тигроподобный зверь. Но он всегда жил и поныне живет обществами, подобно тысячам других живых существ, и в этих обществах в нем выработались не только те качества общительности, которые свойственны всем общительным животным, но, благодаря языку и, следовательно, более развитому разуму, в нем еще больше развилась общительность, а с нею вместе выработались и правила общественной жизни, которые мы называем нравственностью.

В родовом быте человек научился сперва основному правилу всякой общественности: не делать другому того, чего не желаешь, чтобы делали тебе, и сдерживать разными мерами тех, которые не хотели подчиняться этому правилу. А затем в нем развилась способность отождествлять свою личную жизнь с жизнью своего рода. При изучении первобытных людей, начиная с тех, кто сохранил еще быт ледникового и раннего послеледникового (озерного) периода, вплоть до тех, у кого мы находим позднейшее развитие родового строя, нас больше всего поражает именно эта черта: отождествление человека со своим родом. Она проходит через всю историю раннего развития человечества, и сохранилась она наиболее у тех, у кого удержались первобытные формы родового быта и наиболее первобытные приспособления для борьбы с мачехой-природой, т.е. у эскимосов, алеутов, жителей Огненной Земли и у некоторых горных племен. И чем больше мы изучаем первобытного человека, тем больше мы убеждаемся, что даже в своих незначительных поступках он отождествлял и теперь отождествляет свою жизнь с жизнью своего рода.

Понятие о добре и зле вырабатывалось, таким образом, не на основе того, что представляет добро или зло для отдельного человека, а на том, что составляет добро или зло для всего рода. Эти понятия, конечно, менялись в разных местностях и в разное время, и некоторые правила, особенно такие, например, как приношение человеческих жертв для умилостивления грозных сил природы - вулкана, моря, землетрясения, - были просто нелепы. Но раз те или другие правила были установлены родом, человек подчинялся им, как бы ни было тяжело их исполнение. Вообще первобытный дикарь отождествлял себя со всем родом. Он становился положительно несчастлив, если совершал поступок, который мог навлечь на его род проклятие обиженного, или мщение «великой толпы» предков, или какого-нибудь племени зверей: крокодилов, медведей, тигров и т. п. «Обычное право» для дикаря - больше, чем религия для современного человека: оно составляет основу его жизни, а потому самоограничение в интересах рода, а в отдельных личностях самопожертвование с той же целью - самое обычное явление.

Одним словом, чем ближе первобытное общество к его древнейшим формам, тем строже в нем соблюдается правило «каждый за всех». И только вследствие полного незнакомства с действительной жизнью первобытных людей одни мыслители, как Гоббс, Руссо и их последователи, утверждали, что нравственность зародилась впервые из воображаемого «общественного договора, а другие объясняли ее появление внушением свыше», посетившим мифического законодателя. На деле же первоисточник нравственности лежит в общительности, свойственной всем высшим животным и тем более человеку .

Таким образом, в жизни человека с самых древних времен вырабатывались два рода отношений: внутри своего рода и с соседними родами, и тут создавалась почва для столкновений и войн. Правда, уже в родовом быте делались и теперь делаются попытки упорядочить взаимные отношения соседних родов. Входя в хижину, обязательно нужно оставить свое оружие при входе, и даже в случае войны двух родов обязательно соблюдать некоторые правила относительно колодцев и тропинок, по которым женщины ходят по воду. Но вообще отношения к соседям из другого рода (если с ним не вошли в федерацию) совершенно иные, чем внутри рода.

3. Формирование и развитие сословно-классовой морали. «Золотое правило» нравственности.

Для рассмотрения особенностей сословно-классовой морали возьмем для примера мораль эпохи феодализма.

Нравственные отношения эпохи феодализма имели форму, аналогичную социальной пирамиде, на вершине которой находится государь, а у основания – крестьяне и ремесленники. Между ними располагались такие сословия, как духовенство, рыцарское дворянство, купечество. Каждое из них имело четко очерченный статус, а значит, особый набор подобающих этому сословию прав и обязанностей, добродетелей и грехов .

Дворянину должны быть присущи благородство, щедрость, верность слову; купцу – честность; крестьянину – трудолюбие; монаху – целомудрие. В поведении человек должен достойно воплощать достоинства именно своего круга. Важно получить одобрение общественного мнения, чтобы тебе подобные оказывали поддержку.

Отношения между сословиями определяются их иерархией. Тот, кто выше на социальной лестнице, тот выше и в моральном плане. Так, бывают люди “благородные” и “подлого” рождения. Поэтому и ответственность, и справедливость тут не одинаковы для всех: “Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку”.)

Богатство пристало далеко не всем, а только господам, чтобы они могли проявлять такую добродетель, как щедрость одаривать свою дружину и свиту. Работать же для дворянина – зазорно, потому он скорее будет жить в нищете. “Подобающий образ жизни” заключается для сеньора в пирах, забавах, в демонстрации своего великолепия.

Крестьянину же приличествует трудолюбие, но, даже разбогатев, он не может жить в роскоши - она ему “не положена”.

А для монаха корыстолюбие и владение собственностью – и вовсе грех. Ему следует быть богобоязненным, целомудренным, а также трудиться – не для обогащения, а для спасения души.

И привилегированные, и простые люди стоят взаимоотношения по принципу “отцы – дети”:

Крестьяне – “дети” своего серьона, а феодал – их добрый “отец”,

Государь – “отец” своих подданных,

Мастер – “отец” подмастерьев;

Бог – “отец” всех людей .

Такое понятие о морали доступно даже самому неразвитому сознанию. С одной стороны, господствующие классы требования от своих “детей” безусловного повиновения. С другой, угнетенные пользовались этой формулой в своих интересах, настаивая на выполнении освященных обычаем обязанностей, не позволявших обижать “детей” и усиливать гнет.

Таким образом, моральные понятия имеют для разных сословий и слоев общества различный смысл. Господствует убеждение в “подобающем месте” в жизни, которое подкрепляется и религиозными соображениями. Корпоративная спаянность внутри сословий и групп и иерархическая подчиненность между ними определеяют характер нравов эпохи феодализма.

Древнейшей этической нормой поведения человека является «золотое правило» нравственности. Его наиболее распространенная формулировка гласит: «(Не) поступай по отношению к другим так, как ты (не) хотел бы, чтобы они поступали по отношению к тебе. «Золотое правило» уже встречается в ранних письменных памятниках многих культур (В учении Конфуция, в древнеиндийском Махабрате, в Библии, в «Одиссее» Гомера и др.) и прочно входит в сознание последующих эпох. В русском языке оно предстает в виде пословицы «Чего в другом не любишь, того и сам не делай».

4. Проблемы нравственного становления в современном обществе.

Всякое сильное социальное движение формулирует свое отношение к морали, - отмечают И.Л. Зеленкова и Е. В. Беляева, - и пролетариат XIX века также выработал свой взгляд на вещи. Сам образ жизни рабочего, вытекающий из совместного труда, диктует коллективистскую ориентацию. Здесь отчетливо понимают, что счастье можно обрести только сообща и что нравственность – это соединяющая сила. Пролетарий лишен собственности, равен в этой нищете со всяким себе подобным и потому солидарен с ним. Он не связан с землей, что делает его интернационалистом, а преодоление в морали национального барьера – существенное достижение. И в противовес буржуазному стремлению к покою пролетариат имеет героическую жизненную ориентацию, аналогичную рыцарской. Отсюда – решимость, твердость характера, преданность делу и товарищам.

На эти нравственные принципы оказали влияние и буржуазные стандарты (ибо, как водится, всякий заимствует у предшественников), и эталоны профессиональных революционеров. Однако судьба пролетарской морали оказалась плачевна.

С победой Октября в массовой сознании возникли определенные иллюзии относительно роли морали в обществе. С одной стороны, были нетерпеливые попытки внедрить коллективистскую и вообще «новую» мораль во все слои населения путем «пролетаризации», «взрыва старого быта» и т.п. С другой – фантастическое желание «отменить» мораль вообще как буржуазную выдумку, а заодно этикет, порядочность, любовь и прочее. Эти тенденции быстро продемонстрировали свою нежизнеспособность. Но достаточно долго в идеологии держалось мнение, что мораль исчерпывается политикой, и морально все то, что служит делу социализма. А поскольку социализм есть замечательный строй, при котором все будет делиться для блага человека, то в его целях мы будем делать все только самое хорошее и доброе. Однако на практике эта своеобразная моральная установка выполнена не была. Иногда кажется, что этап с 30-х до 80-х годов был периодом полного беззакония и аморализма. Но общества без нравственности, к счастью, не бывает, в таких ситуациях складывается «двойная» мораль. Одна для социального употребления: то ли псевдореволюционная, то ли личной преданности вождю, то ли моральный кодекс строителя коммунизма. Другая же опирается на индивидуальную совесть. Когда на уровне общественных институтов господствуют извращенные моральные стандарты, то только личность проявляет усилия, направленные на поддержание гуманизма, чувства собственного достоинства. Идет «героическое противостояние», которое не дает умереть совсем.

Современная нравственная ситуация в нашей стране вызывает всеобщие сетования. Упадок нравов и потеря ориентиров распространилась повсеместно. Когда исчезло идеологическое давление, масса людей оказалась не в состоянии решать свои нравственные задачи. Одни в силу полного бескультурья и полудикости; другие – из-за приверженности к «официозной» морали; третьи – потому, что противостоять им уже нечему, а положительной программы нет. Кроме того, общая обстановка нестабильности, когда каждая нация, класс и слой «тянут одеяло» на себя», когда каждый считает себя самым обиженным, а заочно и самым лучшим, трудно предположить, что идея нравственного равенства привлечет многих.

Оздоровить же духовные тенденции предлагают самыми разными способами. Во-первых, необходимо стабилизировать экономику – основу всякого благополучия. Иногда даже считает, что это решит все проблемы – исчезнет большинство пороков, связанных с бедностью и неустроенностью. Отчасти это верно, но следует помнить, что предприимчивость и конкуренция могут стать источником как новых добродетелей, так и новых пороков. Да и нравственное благополучие никогда не сводится к сытости, ибо «не хлебом единым жив человек». Во-вторых, надо преобразовать всю систему воспитания, перейти от догматического «вдалбливания» правил к подготовке людей свободных, имеющих нравственное понятие о долге. На деле, между тем, за нравственное воспитание выдаются морализаторские проповеди. Содержанием воспитания большинство предлагает сделать общечеловеческие ценности как непреходящую основу всякой нравственности. Признание их приоритета над национальными и групповыми интересами объединяет ныне нравы всего мира .

Таким образом, в ХХ веке усиливается общечеловеческое начало в нравственности. Экономика столь интегрирована, в политике мы все так зависим друг от друга, средства коммуникации столь прочно связали все части света между собой, что человечество смогло, наконец, осознать себя единой семьей. А значит, моральная история у нас на всех одна. Никому не заказано внести вклад в общее нравственное движение, никто не может устраниться от него и объявить «новый» путь. Ведь считать себя «избранным народом», отдельно взятой страной» - значит унижать достоинство других, что несовместимо с нравственностью. Поэтому выиграть в плане добра человечество может только целиком.

Что же общее можно найти в различных моральных системах? В первую очередь, одинаково у всех устроено моральное сознание, все мы пользуемся одними и теми же понятиями (добро, честь, долг).эти слова есть в языке любого народа во все времена. Переживание стыда и вины, муки совести и раскаяние одинаково выражены и у славянина, и у азиата. В этом – основа нашего психологического сочувствия друг другу.

Общечеловечен в морали сам способ мышления, стиль рассуждения. Перед моральным законом все равны.

Наконец, есть ряд общечеловеческих норм и представлений. Для всех очевидны ценность сострадания, вежливости, великодушия, всегда актуальна забота здоровых, старших и сильных о больных, младших и слабых. Все народы сформулировали заповеди: «не убий», «не укради», «не прелюбодействуй», «не лги». Содержание их со временем обретает все большее глубокий смысл. Современные представления о достойной человека жизни сформулированы во Всеобщей декларации прав человека, хотя само по себе расширение социальной свободы не тождественно усовершенствованию нравственному.

Всеобщие законы нравственной жизни исторически преломляются через классовые, национальные, личные воззрения. Различные социальные группы, созидая свои моральные нормы, в свое время становились выразителями интересов человечества. Каждый народ имеет свою психологию, свою судьбу, обогащая этим нравственные представления. Личный опыт делает людей подвижниками, создает «авторскую мораль». Разнообразие моральных систем так же необходимо, как и всяких других. Одна мораль не может «победить» другую, нельзя найти также и «среднюю», приемлемую для всех моральную систему. Нравственные представления сосуществуют, и основа взаимопонимания их – это диалог. В его процессе шлифуется индивидуальное воплощение ценностей, дорогих каждому, совершенствуется гуманизм нравственной позиции.

Коренная гуманизация всего общественного миропорядка в конце ХХ века стала тенденцией. Человек и его жизнь наконец-то объявлены абсолютной ценностью. Перед лицом возможного всеобщего уничтожения жизнь стала считаться безусловным правом человека. Не потому ли постоянно обсуждается вопрос об отмене смертной казни. Не потому ли начинает отвергаться не только убийство, но и всякое насилие как таковое. И если в начале века «непротивление злу насилием» Льва Толстого выглядело едва ли не глупостью, то сейчас, например, движение Неприсоединения к военным блокам, охватившее уже более ста государств, является серьёзным фактором мировой политики. Весь мир включился в борьбу с терроризмом, и при этом само собой разумеется, что всякий раз государственными интересами следует поступиться ради жизни заложников. Заповедь «не убий» приобретает глобальный смысл, формируется экологическая этика.

Сфера применения морали расширяется. В этом плане «новое мышление» было связано с применением нравственных критериев в политике. Декларирован такой подход, при котором отвергаются (или хотя бы осуждаются) политически выгодные, но безнравственные решения. Человеколюбивая политика провозглашается и в качестве более целесообразной. Идет речь о справедливом экономическом порядке в мире, т.е. о распространении нравственных представлений на сферу производства и обмена. В целом, если люди и не стали строже соблюдать нормы морали, то они все более остро реагируют на их нарушение.

Наконец, ряд нравственных проблем, специфических для нашего века, обусловлен научно-технической революцией. С одной стороны, совершенствование производства ведет к высвобождению человека от монотонного и отупляющего труда, а, следовательно, к освобождению времени и сил для нравственной жизни. Богатые материальные возможности общества позволяют обеспечить жизнь всякого его члена, проявить практическое сострадание к особенно в нем нуждающимся. Наука позволила избавиться от многих болезней и продлевать жизнь. Развитие средств коммуникации повысило уровень образования, сделало сокровища культуры доступными большинству людей. Возникла иллюзия, что наука – самая главная общественная сила, способная решить любые проблемы, заменить мораль точным расчетом. Однако подобные надежды развеялись чисто практически с созданием атомной бомбы. Актуализировалась проблема моральной ответственности ученых за последствия своих изобретений. Дело не только в последствиях, но и в самой науке. Если свети жизнь человека к познанию мира, то обедняется эмоциональная сфера личности, расцветает прагматизм, когда окружающие люди превращаются в средство для достижения научной цели. Наука, однако, не единственная форма общественного сознания, и в сфере определения ценностей общественного сознания, и в сфере определения ценностей человеческой жизни руководствоваться только ее советами недостаточно.

Материальное производство ныне способно удовлетворить самые прихотливые потребности. При этом производство и потребление образуют замкнутый самодостаточный круг без цели и смысла. Чисто потребительская установка снижает осмысленность человеческой жизни, ее творческую составляющую.

Таким образом, стереотип общества «всеобщего благоденствия» уже осознан Западом как тупик. Человечество ищет новую, достойную самого себя моральную ориентацию.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проблема развития морали в истории этики тесна связана с типом социальной организации, в рамках которого жило то или иное общество.

Так, устойчивость такой социальной структуры как община обусловлена некоторыми общими чертами нравственных отношений во всех обществах, чья экономика основана на сельском хозяйстве. Во-первых, жизнь аграрных обществ тесно связано с цикличностью времён года. Их ежегодное повторение порождает представление о жизни, как о круговороте, основные вехи которого запечатлены в народной мудрости. Следующая черта нравственных взаимоотношений – особое сочетание личного и коллективного интереса. Община сообщает индивиду шаблон поведения и тем самым создает определенный комфорт существования, меньше возникает соблазнов попирать закон и мораль. Третий момент – все имеют равное право участвовать в управлении. В четвёртых, общественное мнение судит каждого по делам его. Наконец, нравственные нормы действуют только в пределах одной общины.

В противоположность первобытно-общинной, в сословной морали каждое из сословий имело четко очерченный статус, а значит, набор подобающих этому сословию прав и обязанностей, добродетелей и грехов. В поведении человек должен достойно воплощать достоинства именно своего круга. Отношения между сословиями определяются иерархией.

В настоящее время усиливается общечеловеческое начало в нравственности. Происходит коренная гуманизация всего общественного миропорядка – человек и его жизнь объявлены абсолютной ценностью. Существенно расширяется сфера применения морали.

Таким образом, в конце ХХ века моральные устремления человечества направлены на созидание планетарной, высокогуманной этики, о чем предшествующие поколения не могли мечтать.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Зеленкова И.Л., Беляева Е.В. Этика: Учебное пособие и Практикум. – 2- изд., испр. и доп. – Мн.: НТООО «ТетраСистемс», 1997. – 368 с.

2. Кропоткин П.Е. Этика. – М., 1991.

3. Кузьменко Г.Н. Этика: Учебное пособие. – М.: ИНФРА-М, Издательство «Весь Мир», 2002. – 144 с.

4. Этика сотрудников правоохранительных органов: Учебник / под ред. Г.В. Дубова. – М.: Издательство «Щит-М», 2003. – 524 с.